– Вы меня извините, Стефания Ивановна, – сказал я.
Стефания Ивановна издала какой-то странный звук, похожий на мяуканье. Я подумал, что так она ненароком сойдёт с ума.
– Вы успокойтесь, успокойтесь, – добавил я. – Всё хорошо.
Я не знал, что она видела – тридцатилетнего мужчину или ребёнка с сигаретой. В обоих случаях ничего хорошего меня не ждало. Надо было найти зеркало. Но ещё важнее выбраться отсюда, пока не поднялся шум. Я помахал Стефании Ивановне и стал спускаться вниз по лестнице. За мной никто не шёл. Стефания Ивановна, вероятно, собиралась с силами. Возможно, проверяла кровать. Вдруг он ещё лежит там, спящий мальчик, немного квадратный по своим пропорциям… Безмятежно спит. Проглотил жвачку, потому что она опять забыла ему сказать… Странный мальчуган. Однажды забрал у уборщицы швабру и давай пол мыть. Моет пол и поёт. «Сердце красавицы склонно к измене и к перемене, как ветер мая!» И в такт шваброй размахивает. И папа у него такой интеллигентный, в очочках. Любит поговорить. А насчёт сигарет – всё это Стефании Ивановне почудилось. Потому что… А почему, кстати? И начнёт себя Стефания Ивановна щипать. Но всё впустую. Только всю руку исщиплет почём зря. И что делать-то? Ăsta e coşmarul…
Я не знал, что произойдёт тогда. Лестница была тёмная и заканчивалась запертой дверью. Оставалось вылезти из окна первого этажа. Главное ни с кем не столкнуться. Здесь спали и другие дети. К тому же сторож… Я не помнил сторожа. Может быть, никакого сторожа здесь не было. Но скорее всего был. Должен же быть какой-то сторож. Старый-престарый молдаван с такой тёмной, выдубленной кожей, как в романах жанра «этнический лубок». Может быть, он сидел: пришёл с Зоны – и садик детский охранять. А что? С него станется схватить ребёнка за уши и поднять к своему лицу. К недоброму лицу. Ребёнок висит на своих ушах, раскачивается, слегка оглушённый. А он смотрит и спрашивает: «Ты почему тут бегаешь, baiat? Не бегай тут». И опускает вниз с красными ушами. И есть у сторожа ружьё. Ржавое такое ружьецо, но, может быть, оно ещё стреляет – никто не проверял. Кроме сторожа. Он точно проверял: на птицах, на кошках…
Я быстро поднялся на пролёт выше, пробежал сквозь огромный зал, в дальнем конце которого белели силуэты сваленных в кучу стульев, выпрыгнул из окна и упал лицом в грязную траву. Отплёвываясь, я побежал прочь от дома, перелез через калитку и зачастил по дорожке, уводящей к шоссе. Было зябко, но сердце сильно стучало, и я согревался. Никто не гнался за мной, только тускло горело окно третьего этажа, где Стефания Ивановна, вероятно, наливала в кружку немного водки, но не решалась её выпить, и почему-то думала о самолётах и о том, что дома у неё закончилась заготовленная прошлой осенью капуста. Мало на этот раз она заготовила капусты. Да и зачем было готовить больше? Разве что сторожа ею кормить. Нет, ну можно дочери послать банку капусты. Хотя у неё, наверное, этой капусты – полный подвал.