– Привет-привет, – сказал я. – Как дела?
– В смысле хау дую ду? Спасибо, хорошо. Сам как? Всё семинаришься?
– Уже нет. Хотя иногда – да. Захожу к Кубрику5, бывает.
Молодой поэт засмеялся.
– Раньше я тоже к ним ходил. Веденяпин, Костюков, Кубрик… Как закатают в дерьмо – мало не покажется!
– Дело такое…
– Помню, после одного семинара все ко мне подходили и спрашивали: «Как ты можешь после этого писать? Я бы бросил». Одна девушка сказала, что повесилась бы после такого! Ты, спрашивает, как можешь после такого жить? Я б, мол, не смогла.
– А ты?
– А что я, – на лице поэта появилось гордое выражение. – Я решил: раз так, я освою всё это так называемое «мастерство»: ямбы, хореи. Всю эту херню.
– И как? Освоил?
– Ещё бы! Я несколько лет во всё это втыкал! И теперь считаю, Кубрик может у меня отсасывать по мастерству!
Я аж вздрогнул.
– Кубрик – чего?
– Да все они: Веденяпин, Костюков, Кубрик! Могут теперь у меня отсасывать по мастерству. Ну ладно! Я пошёл. Будь здоров!
Пока я смотрел ему вслед, у меня возникло острое ощущение полной бессмысленности своего существования – и в литературном процессе, и вообще. Я думал об этом, пока покупал вино, пока ехал в электричке, и вплоть до папиных дверей.
У папы сидел какой-то человек. Мы поздоровались.
– Это мой старший сын. Он известный поэт!
– В узких кругах, – смутился я.
– В очень узких кругах! – подтвердил папа.
Человек с жалостью посмотрел на меня.
– А это мой друг! – объяснил папа. – Он из несуществующего города. То ли на К, то ли на Н!
– На Н, – подсказал папин друг.
– Никольск! Такого города даже нет.
– Да есть, наверное, – сказал я.
– Вообще нету! – крикнул папа. – Напиши рассказ об этом!
– Он у тебя ещё рассказы пишет? – спросил папин друг.
– Пишет. Про меня. Пошли к компьютеру – покажешь папочке свой новый рассказ о нём.
Мы встали и все трое пошли в другую комнату. Папа сел за компьютер, а его друг – на стульчик у стены.
– Показывай, – приказал папа.
– Вот. Только он не про тебя. Это про дедушку рассказ.
Папа стал читать.
Папин друг сидел на стульчике, посматривая то на меня, то в сторону. На лице у него отражалась смесь жалости с брезгливостью. Видно было, что ему стыдно присутствовать при этой сцене.
– Понимаете, у меня умер дедушка, – объяснил ему я. – Вот и написал…
Папин друг отвёл глаза.
Я мог бы сказать ему, что я там-то и там-то печатался… Например, в «Знамени». Он бы спросил: «Что за дебильное название журнала?» Или я мог рассказать, как участвовал в Венецианской биеннале. Но это тоже прозвучало бы как попытка оправдаться за своё ничтожество.