Однажды я понял, что мои родители – это космические пираты. Возможно, те самые – Весельчак У и Крысс с планеты Крокрыс. Как и полагается космическим пиратам, они были социальным атавизмом. Всю жизнь они занимались только собой, а меня спихнули бабушке и вспоминали о моём существовании, когда им хотелось чего-нибудь этакого. В Будущее таких не берут, чтобы потом не бороться с ними по всей галактике.
Я набрал воздуха в грудь.
– Папа, давай-ка закончим с этим сразу. Я медленно одеваюсь, медленно ем, я инфантильный и не оправдал твоих надежд. Всё должно было быть иначе, но сложилось, как сложилось. Давай мы просто сделаем (тут я слегка запнулся) всё как нужно и разъедемся по домам.
Начались какие-то крики, доводы, но я, как в детстве, расщеплял предложения на отдельные слова. Так они становились безопасными, ничего по отдельности не знача. В детстве я, конечно, всё равно переживал. Теперь же меня охватило холодное безразличие. Я не любил своих родителей, не презирал их, не злился и не обижался, мне просто было плевать.
Я представил, что будет, когда они умрут. Вот я лежу в постели, но ещё не сплю, и раздаётся телефонный звонок, и в трубке:
– Их больше нет.
Всё.
Вернувшись в настоящее, я понял, что наступило перемирие. Родители сидели с отсутствующими лицами и пили чай. Потянулся народ, какие-то родственники и соседи. Все они знали меня, только я не помнил и не узнавал их. Я, папа и четыре непонятных родича несли гроб. Впереди маршировал духовой оркестр. В удушливом музыкальном дыме, спиной к оркестру плыл дирижёр со скорбным морщинистым лицом – он не оборачивался, и музыканты играли вразнобой. Мы прошли по бывшей Ленина и направились к еврейскому кладбищу. Человек в чёрном положил мне носовой платочек на голову и стал читать из книжки молитву, слова которой, как мне шепнул кто-то из стоящих рядом, он не понимал. Мама плакала, отец тоже стоял с платочком на голове и что-то прибарматывал, смешно шевеля бровями.
На самом деле моя бабушка была вовсе не бабушкой, а прабабушкой. Я внезапно вспомнил об этом, как будто чем-то стукнули по голове. Все знали, что она очень стара и должна скоро умереть. Но она не спешила, пережила дочь, мою настоящую бабушку, и все настолько свыклись с мыслью, что она вот-вот умрёт, что её смерть, как это ни цинично, показалась чистой формальностью.
На рассвете я встал, собрал вещи и покинул дом. Я шёл вдоль тронутых ржавчиной каштанов, медленно расстающихся с листвой, и смотрел на то, что не заметил вчера, когда брёл домой, погружённый в свои мысли. Бывший парк аттракционов напоминал палеонтологический музей, только вместо динозавров из земли торчали скелеты качелей. С них была содрана вся металлическая плоть, которую можно было унести, остались только стержни и рёбра. С чёртового колеса, нависающего над верхушками, украли даже кабинки. Внезапно я словно посмотрел сквозь время: в одно мгновение я увидел, как судорожно облетает и снова вспыхивает золото на ветках, как взрослые с детьми вращаются на чертовом колесе – оно двигалось с огромной скоростью, потому что годы быстро проносились перед моим внутренним взором и катились в никуда, тяжело и гулко, как бильярдные шары. Дети носились повсюду, их акварельные силуэты с красными пятнами галстуков прочерчивали воздух, становясь всё более призрачными, и постепенно парк опустел и замер во времени: листва продолжала появляться и снова исчезать, но качели более не менялись и только глубже врастали в землю.