Хорошо помню атмосферу коммуналки, которая в полной мере ощущалась именно на кухне, в этом «квартирном клубе». До войны она была полна благожелательности: обменивались книгами, покупали друг другу билеты в театр, рассказывали о повседневных событиях. Ведь жены преподавателей, получивших здесь жилплощадь, происходили, как правило, из интеллигентных семей, и были воспитаны еще до революции. Иные из женщин не работали вообще, не сразу приспособившись к новому образу жизни.
Был период, когда почти в каждой семье жила домработница, ведь девушек из деревни, где в то время царил голод, найти было нетрудно. Однажды поздним вечером, когда я была еще совсем маленькой, мама послала меня в кухню принести воды. Помню, как я удивилась: кухня была впритык уставлена раскладушками — на них спали домработницы… Но этот довоенный период длился недолго. А после войны ни о каких домработницах, да еще и без прописки в столице, не могло быть и речи. Конечно, кое-где они еще оставались, но только в особо привилегированных домах крупных начальников, известных актеров и т. д.
Вообще, после войны атмосфера в кухне резко изменилась: появились новые жильцы, неинтересные и недобрые люди. Вспоминаю такой случай. В 1944 году, когда мы уже вернулись из Караганды, мама лежала в больнице после серьезной операции. А в нашей коммуналке был такой порядок: в субботу каждая семья сдавала другой свое дежурство, которое включало наведение порядка в ванной, в кухне и мытье пола в коридоре. В отсутствие мамы мы с сестрой делали это попеременно.
В тот день была моя очередь, и я мыла пол в коридоре. Освещение было тусклое. Соседка, временно вселившаяся в комнату Татьяны Семеновны, шла мимо на кухню и ударилась ногой о ведро. В мгновение ока из интеллигентной женщины (писала диссертацию) она превратилась в злобную мегеру: «Если заболею туберкулезом, я тебя сотру в порошок!» В те годы нередки были случаи костного туберкулеза.
Мне было тогда тринадцать лет, и я очень сильно удивилась: в нашем доме так не разговаривали. Помню, что меня поразили не столько ее грубые слова, сколько сам факт ее внезапного преображения. Потом-то я поняла, что это было проявлением махрового антисемитизма, обычно скрываемого тонким слоем псевдокультуры.
А вот еще один инцидент из коммунальной серии. В конце войны у нас пропали продовольственные (или хлебные) карточки. Мама перерыла все три комнаты, но не нашла их. Кто помнит, тот знает, что означали для жизни семьи эти карточки! Мы были уверены, что не выносили их наружу: карточки всегда лежали у нас на буфете в столовой. Поэтому мы стали припоминать, кто из посторонних заходил к нам сегодня. Подозрение пало на ту самую соседку, которая ранее накинулась на меня из-за ведра.