Оказывается, ему удалось ночью проникнуть в одну из редакций, где стоял копировальный аппарат. Фотограф был уверен, что превзошел все мои ожидания: ведь бумажная копия намного удобнее фотопленки! С трудом скрыв разочарование, я поблагодарила Сашу за услугу, которая действительно оказалась медвежьей: в Шереметьево статью не пропустили, и мне пришлось выбросить ее в урну.
Узнав о прибытии в Израиль последней посылки, я вздохнула с облегчением. Все написанное за эти годы отцом, все то, за что он провел так много лет в советских тюрьмах и лагерях, все то, что могло серьезно осложнить судьбу его близких и, вследствие этого, было предметом постоянных волнений, — все это отныне находилось в Израиле. Спасибо Ушеру Ионовичу Франкфурту, спасибо Михаилу Членову — без них ничего бы этого не произошло! Да и мои труды не пропали даром…
Осенью 1978 года мы со дня на день ждали разрешения на выезд. Но оставался вопрос: что делать с оригиналами рукописей отца? Оставить архив было решительно некому: сестра Аталия уехала больше года тому назад, моя семья уезжала последней. И вот в одну из суббот я пришла к синагоге на улице Архипова.
Как всегда, там было много народу — отъезжающие, думающие об отъезде, знакомые отказники… Наверняка и стукачи тут как тут. Неужели не найдется выхода? Кто-то из знакомых указал мне на отказника, профессора-математика, о котором говорили, будто у него есть возможность переправлять рукописи за рубеж. Подошла, представилась, объяснила.
Профессор пожал плечами и ответил, что не располагает такими возможностями. Его можно было понять: человек не знал ни меня, ни имени моего отца. Профессор предложил мне попробовать обратиться к другому отказнику, бывшему инженеру, а ныне лифтеру, Володе Престину, но и тот сказал, что сейчас у него нет такой возможности.
А между тем разрешение было получено, часы отсчитывали последние дни до отъезда. Еще один призрачный шанс заключался в том, чтобы попытаться передать рукописи в посольстве при оформлении документов. Израиль, ввиду отсутствия дипломатических отношений, представляло в Москве голландское посольство.
Помню дождливый осенний день, в одном из переулков в районе Арбата большая очередь около голландского посольства. Впускали группами по несколько человек. Трудно передать то состояние тревоги, в котором я тогда находилась. Осматриваюсь по сторонам: у женщин маленькие сумочки, у мужчин — ничего. А у меня в руках огромный портфель из тех, в каких интеллигентные мужчины приносили в те времена из магазина молоко и кефир в пузатых бутылках.