– Коммодор поднял сигнал к изменению курса, сэр, – сказал Карлинг.
– Очень хорошо.
Что это? Еще что-то новое и странное. В полутемной рубке непривычно посветлело. Серая утренняя мгла рассеивалась – невозможно поверить. В небе, впереди правого траверза, проглянуло солнце – более похожее на луну, но все же солнце, едва различимое за высокими, быстро бегущими облаками. Солнце; пять секунд оно светило так, что за пиллерсами появились слабые тени. Они успели пробежать слева направо, затем справа налево, пока корабль качнулся туда-обратно, затем исчезли. Бледный диск окончательно скрылся за облаком. Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце[46].
– Сигнал к исполнению, сэр, – сказал Карлинг.
– Очень хорошо.
Краузе слышал команду рулевому и ответ. В следующий (как ему показалось) миг он почувствовал, что падает со стула, заваливаясь на бок, падает бесконечно, – так иногда случалось в его кошмарах. Он выпрямился еще до того, как успел качнуться на дюйм-два. Это был не кошмар. Он действительно заснул и чуть не упал со стула. Краузе в полном ужасе от своего поведения резко расправил плечи. Сонливость оденет в рубище[47]. Стыд и позор, что он позволил дремоте застигнуть себя врасплох. Всего тридцать часов, как он проснулся к вчерашней боевой тревоге после двух часов крепкого полноценного сна. Нет абсолютно никаких оправданий тому, чтобы клевать носом. Но зато он предупрежден. Он увидел коварство врага, против чьих козней должен сражаться. Больше он такого не допустит. Краузе встал со стула и выпрямил спину. Боль в ногах не даст ему уснуть. Ступни заныли, стоило на них опереться; казалось, за ночь они увеличились на размер и ботинки – привычные, разношенные – стали малы. У Краузе мелькнула мысль разуться и послать в каюту за шлепанцами, но он задушил ее в зародыше. Капитан должен подавать пример; негоже ему стоять на посту в шлепанцах, да и любое потворство своим слабостям, физическим или моральным, до добра не доводит, – он только что получил тому подтверждение, когда уснул сидя. И… и может быть, если стоять достаточно долго, ноги онемеют и перестанут так сильно болеть.
– Мистер Карлинг, нам стоит сменить курс на один-два-ноль и пройти вдоль фронта конвоя.
– Один-два-ноль. Есть, сэр.
Несколько минут назад монотонное пиканье локатора было колыбельной, навевающей дрему. Теперь оно стало суровым неумолчным напоминанием о долге. Не дам сна очам моим и веждам моим – дремания[48]. Глаза вовсе не слипались, не требовалось усилия, чтобы держать их открытыми. Видимо, его сморило после плотной еды – еще пример, как опасно потворствовать своим желаниям.