— Крепят власть твои батраки. Разве б один управился с таким-то скотом! — сказал Дмитрий.
— Значится, я и никто, — развел руками Автамон. По всему его виду можно было судить, что Дмитриевы слова не произвели на него впечатления. Много подобных резонов слышал он от озлобленных станичников, порою бывало горько, и даже слишком, да что поделаешь — приходилось глотать обиду.
Продразверстка сперва привела Автамона в замешательство. Свои же станичные прямиком шли в его стада, без спроса считали скот. Заглядывали в амбары — искали солонину и шерсть, забирали овчины и конские шкуры.
Вроде бы все знали теперь о хозяйстве Пословина, да только он тем временем не хлопал ушами: в один год из молодняка составил еще отару, которую отогнал в горы, подальше от завистливых глаз. Чабаном на ту отару он взял сметливого, плутоватого хакаса Миргена Тайдонова, который мог провести кого угодно, потому-то за нее Автамон был спокоен — а это как-никак выручка на черный день.
— Никто я, — повторил Автамон, щурясь на солнце.
— Ты есть хозяин скота и фамилия твоя во всех сельсоветских списках, — резонно заметил Гаврила. — Не выкручивайся.
Автамон посмотрел в бритое, с прямым носом и прямыми бровями смугловатое лицо Дмитрия и произнес тихим, совсем незлобивым голосом:
— Ты партейнай, комбат, тебе виднее.
Между тем Дмитрий с любопытством оглядывал постройку. Дом будет — каких нет в станице, сруб готов, белеет на стояках отесанными боками, уж подведен под высокие стропила. Не боится Автамон, что заберут, потому и строит. Школа-то общественная в станице намного худосочнее автамоновских новых хором.
Гаврила перехватил хмурый взгляд Дмитрия:
— К чему, Васильич, эдакой терем?
— Кольку женю, да и Таньке пора невеститься.
— Теперь, однако, показывай быка, — нетерпеливо запереступал ногами Григорий.
У Автамона опять отвалилась челюсть. Бык был источником и в то же время живым символом его могущества в станице, отнять быка — значило отнять уважение у станичников. Это был удар Автамону, нацеленный в самое сердце, что прекрасно понимал не только он, а и те, кто пришел к нему.
— Само собой, мясо можно взять с тебя и овцами, — щадя самолюбие Автамона, сказал Гаврила. — Но что за овцы теперь, об эту пору? Худоба одна, кожа да кости. Овец осенью брать надо. А отчего же бык не в стаде?
— Ногу сбил.
— Прирезать — и точка! — взмахнул кулаком Григорий.
— Он чо зависть делает! — Автамон кивком показал на Григория и, облизав сухие губы, широко распахнул калитку. — Иди режь! Режь, мать твою… Чужой бедой сыт не будешь.
По щепкам, опилкам и прочему строительному мусору молча, как на похоронах, прошли во двор. Миновали столетнюю, осунувшуюся избу Пословина с обомшелою двускатной крышею. На крылечко, завидев гостей, пугливо вышагнула болезненная, лиловая, чуть живая жена Автамона, подслеповатыми глазами уставилась на незнакомого ей Дмитрия.