Прижавшийся спиной к дереву Иван, не замечая ссадин, сочившихся кровью, нащупал в кармане револьвер. Это было необыкновенное везение, что оружие при нем, теперь не так уж страшны чекисты, у него есть и преимущество: он увидит их прежде, чем они его.
Паровоз заревел надрывно, взахлеб, взвизгнули тормоза, и состав, качнувшись, замер. На фоне желто-зеленого от догорающей зари неба были хорошо видны темные фигурки, одна за другой отделившиеся от поезда, они, слегка пригнувшись, цепочкой бежали по насыпи назад, шурша галькой и переговариваясь на бегу. Иван посмотрел на них и повел черным стволом нагана.
Фигурки остановились прежде, чем поравнялись с кустами, в которых лежал Мирген. Постояв в нерешительности с минуту, чекисты разом скользнули с насыпи и потерялись в густеющей, как кулага, темноте. Затем в мелколесье слетел простуженный, хриплый голос:
— Вертайся, робя. Ширмачи.
Когда поезд, свистя паром, ушел, Иван отряхнулся и принялся искать Миргена. Нашел его рядом с разбитым чемоданом. В чемодане, к сожалению, был всякий домашний хлам: рваные ботинки, прелая рыбацкая сеть, льняное полотенце и засохшие сыромятные ремни.
— Бубны и пики, оказывается, — насмешливо покривил жесткий рот Мирген, хватаясь за ушибленную поясницу.
Через двое суток они уже снова были в тайге. Ездить безо всяких документов, мошенничая в карты, было рискованно.
У них еще не успели сойти синяки и зажить ссадины, когда Мирген вспомнил о предстоящем празднике хакасов и настоятельно позвал Соловьева в Ключик. В этом улусе у Миргена были добрые знакомые, у них можно подкормиться и даже попытаться достать винтовку или, на крайний случай, дробовое ружье.
Приготовления к скачкам были неторопливыми, обстоятельными и заняли немалое время. Хозяева отборных скакунов, заносчивые, спесивые, сперва никак не могли договориться о дистанции, которую предстояло пройти коням, затем, стараясь перехитрить друг друга, несколько раз проводили жеребьевку, кому скакать в самой трудной первой группе, кому — во второй и в третьей. Отчаянно спорили, размахивали руками и плевались в запальчивости, дело доходило до прямых оскорблений и потасовки. Тогда спорщиков разнимали, урезонивали и разводили по юртам.
За главными устроителями скачек, мельтеша головами, неотступно бродила по лугу шумливая, заинтересованная толпа, ей нужно было все знать, во все вникнуть, чтобы не прогадать, на какого скакуна сделать ставку. Хозяева коней то и дело обращались к толпе за поддержкой, и она отзывалась то пронзительными криками одобрения, то волчьим воем протеста. Расходившиеся страсти вскоре накалились до того, что обиженный Мирген съездил кому-то из сородичей по зубам и сам получил добрую оплеуху. Та оплеуха произвела впечатление на Миргена, он несколько поостыл, обмяк и уже не отходил от Ивана. А Иван оценивающе поглядывал на поджарых и тонконогих скакунов, смирно стоявших в стороне под присмотром наездников, и с гордостью думал, что Гнедко ни за что не уступит им в резвости. Ах, если б мог Иван выставить сейчас своего скакуна! Но Гнедка хорошо знали по всей кызыльской степи, да и Ивана могли опознать и тут же арестовать.