— Не шумитя! — швыркнув рыхлым носом, урезонил ее Дышлаков. — Лучше укажитя, где найти председателя.
— Гаврилу? А и где ж ты его найдешь в эдаку пору! Гаврила, чай, усидит без работы? Он будто поп: всех ублажать должон.
— Пошто ж это всех? — Дышлаков удивленно раскрыл рот.
— Должность така.
— Значить, он у вас нашим и вашим? — Лицо Дышлакова засветилось насмешкой.
— Значить, — Антонида многозначительно поджала обветренные губы.
— Я, милая, так и думал, — он сокрушенно покачал головой, переводя дыхание, и вернулся к прежнему, нарочито строгому тону. — А вы кто будитя? В избу ведитя, остыть бы маненько.
— Заходи, коли хошь, — Антонида тычком распахнула перед ним жидкие, в три палки, ворота.
Но он не въехал во двор — он спешился на улице и прикрутил повод к верее, потому что рассиживаться ему сейчас было некогда. Привычным жестом сбил на затылок видавшую виды фуражку и, продолжая упорно думать о своем, с раздражением проговорил:
— Ну и ну! Дела делаетя!
— Так оно и есть, — согласно сказала она, совсем не представляя, что он все-таки имеет в виду.
— А Горохов? Комбат ваш, станичный?
— Горохов? Да не приведи господи! И что он творит с нами! Уж так обижат, спасу нет. А разорить нашу сестру — это уже раз плюнуть. Без коровенки осталась вот, прикончил ее ирод. Ой, обижат!
Антонидины жалостливые слова пали именно на ту почву, на которой они должны были укорениться и затем вольготно прорасти. Дышлаков всегда был сторонником самых крайних мер: раз народная революция, решил он, так без удержу лупи всякий сомнительный элемент, лупи его направо и налево, без передыху, а если ты почему-то не хочешь лупить — значит, сам такой, а может быть, и хуже.
А что касается его непосредственного отношения к Горохову, то оно целиком вытекало из обиды, которую носил Дышлаков в своем раскаленном сердце еще с той поры, когда в родных дышлаковских местах появились первые регулярные части Красной Армии. Не связывая успешные бои, проведенные его отрядом против в общем-то уже разбитого, деморализованного противника, с общими усилиями всех войск Советской республики, Сидор Дышлаков упрямо считал, что регулярные части Восточного фронта пришли в Сибирь уже на готовое. А в решении местных дел командование этих частей не очень-то считалось с мнением партизанских вожаков, что неизбежно вызывало ропот у своевольной партизанской верхушки. Мол, мы в Сибири и есть настоящие хозяева, только мы, а политику здесь почему-то делают пришлые люди.
Казаков Сидор ненавидел. Он считал Озерную гадючьим гнездом всей контрреволюции. Он ехал сюда только разоблачать и карать, если потребуется, своей честной, справедливой рукою.