Дышлаков когда-то доводился товарищем Ивану. Нравилась Дышлакову соловьевская удаль и прямота, пока однажды на гулянке — а выпили они здорово — не почувствовал Дышлаков смертной обиды в Ивановых словах, а почувствовал — с маху хватил кулачищем по столу:
— Казачья шкура! Контра!..
Иван схватил со стола четвертную бутылку, рванулся и врезал бы промеж глаз Дышлакову, да сзади насели дружки, в момент скрутили руки. А назавтра утром думал Иван, что все как-нибудь обойдется, не такое бывает по пьянке.
Дышлаков ничего не забыл. Заслуженный человек, проливший свою кровь в гражданскую, он отправился в волость и там заявил на Соловьева, будто Иван служил у Колчака добровольно.
— Беги, Ваня! Неровен час — словят!
Николай Семенович, заикаясь и сбиваясь, рассказал, что в Сютике допоздна заседала партийная ячейка. Верные люди шепнули, что судили там да рядили, как похитрее устроить засаду, ежели бандиты ненароком появятся в этих местах.
— Это какие же бандиты? — Иван резко, словно от удара, вскинул голову.
— Выходит, ты и есть.
Вот и слово-то нашли для Ивана паскудное. Роковой круг замкнулся, милости ждать неоткуда и нечего, за Иваном будут охотиться всем скопом.
«Я убил, я. Я послал Миргена», — тут же с ожесточением сказал себе Иван. Он судорожно глотал слюну, не раскрывая плотно сжатого рта. Он понимал и свое безвыходное положение, и тревогу отца, но не мог вот так, сразу, принять нужное решение. Если даже бежать, то куда?
Как бы прочитав его рваные мысли, Николай Семенович сказал, все еще потерянно пялясь на сына:
— В Монголию.
— Сам уходи, тятя.
Николай Семенович кашлянул и отвел взгляд:
— Куда мне со старухой! На ладан дышим.
Иван подавил в себе наметившуюся слабость. О его внутренней борьбе никто не должен и не будет знать, даже родители. А теперь он принял решение скрыться на время в тайге и выждать, что произойдет в России дальше. Может, скоро распадется на части, и станет Сибирь отдельной от нее, чужой ей, самостоятельной. А тогда переменятся власти в Красноярске и повсюду на местах и понемногу вернется к казачьему уряднику Соловьеву прежнее уважение станичников и однополчан. Впрочем, на какое уважение он надеется: было ли оно, это уважение, хоть когда-нибудь? Не было его, потому что Иван, сын бедного пастуха, не дружил с зажиточной верхушкой, управлявшей станицей.
Даже Татьяна, в этом он был уверен, не согласилась за него замуж по той же причине. И заслуженный в боях мировой войны чин урядника нисколько не поднял его в ее глазах. Да и что мог предложить Иван? Разве что избу-развалюху да постные щи по три раза в день. И за то спасибо, что ночью не прогнала, как собаку, жеребца дала и Миргена в придачу.