Казан, жалеючи своего старого, мосластого, со сбитой спиной коня, шажком ехал впереди Соловьева и уныло, с тоской протягивал:
— Голодная лошадь, кто о ней позаботится?
Соловьев молчал, тогда Казан настырно повторял свои тихие, тягучие слова и добавлял при этом:
— Если лошади худо, то худо и человеку.
Мирген согласно кивал жестковолосой головой, но тут же говорил с протяжным вздохом:
— Ехать, оказывается, надо.
Казан останавливался, сходил с коня и не спеша подтягивал подпруги и пучком жесткого ковыля вытирал конскую спину и стегна. Понимая эту нехитрую уловку, Иван и Мирген терпеливо поджидали Казана. Иван чувствовал, что погоня идет за ними и единственное спасение — в стремительном броске к тайге, куда красноармейцы вряд ли посмеют сунуться и где во всяком случае можно как-то обмануть преследователей.
День тек на избыв, но в белесом небе все еще разбойно бушевало солнце, другое солнце катилось рядом со всадниками по речным плесам, по голубой пряже Черного Июса, лишь изредка пропадая за пышными купами деревьев. А на речных перекатах второе солнце дробилось на тысячи мелких бляшек, которые качались, искрясь на стремительной чистой воде. В воздухе не было ни единой прохладной струйки, под которую можно было подставить лицо, распахнутую грудь или липкие от пота руки.
Когда на противоположном берегу реки, на самом косогоре, неожиданно показались выстроившиеся в перепутанные шеренги избы большого подтаежного села, все слегка расслабились, почувствовав себя увереннее — тайга-то совсем рядом! — и Казан принялся что-то весело насвистывать себе под нос. Это были старинные, знаменитые на всю Сибирь Чебаки с высоким, затейливо украшенным резьбой домом Иваницкого посреди, на который нельзя было не заглядеться, так он красив, так изящен и огромен. Иваницкий лично участвовал в проектировании и строительстве этого дворца, отчего дворец был по-особому дорог ему, так дорог, что, уезжая, золотопромышленник плакал навзрыд, нежно оглаживая его фигурную, ласкающую взгляд вязь. Сейчас здесь помещался детский приют, в нем жили беспризорники, собранные по селам и улусам окрестных волостей.
«Вот бы где поселиться да пожить всласть», — завистливо пронеслось в голове у Соловьева, и он тут же криво усмехнулся этой несбыточной мысли. Он ведь никто, он теперь хуже тех, кто в тюрьме, потому что бежал, он как чумной теперь, и так будет, пожалуй, всегда. И пусты, никчемны его глупые мечтания, и сам он несчастен и одинок, несмотря на этих двоих, они не в счет, они покинут его в любой день и час.
И все-таки на виду у Чебаков нужно было принять какие-то меры предосторожности. Иван строго сказал дружкам, чтобы спрятали винтовки под потники седел. Без оружия их могут принять за мужиков, возвращающихся с покосов. На открытом поемном лугу их никто не встретил, но зато когда всадники, следуя очередному изгибу Черного Июса, нырнули в непроглядную дурнину черемушника, они вдруг услышали гулкие выстрелы на другом берегу и тонкое, осиное жужжание пуль над головой. Выходит, что их все-таки засекли. Вступать в перестрелку было бессмысленно и опасно — преследовать их мог целый отряд, поэтому Иван поторопил своих дружков. Так под пулями они доскакали до березовой рощицы, которая была уже верстах в двух от Чебаков, и только здесь успокоились.