Сильно беременная Мария в синих одеждах возлагает правую руку на живот, глаза ее опущены в печали; два ангела по обе стороны от нее, один с розовыми, другой с лазоревыми крылами>67, раздвигают занавесы тяжелого бархатного балдахина, раскрывая ячеистый фон, состоящий из розово-серых материй, напоминающих камень.
Однако цвет их, матово-теплый, будто живой и гибкий, несомненно отсылает к женскому лону, внутри которого зарождается новая жизнь.
Пространство за балдахином, полустертые узоры которого можно принять за ткань человеческого тела с рисунком капилляров и вен (настолько эти бутоны, раскрашенные золотом на розовом и лазоревом фоне, стерты), оказывается аллегорией завязи, констатацией в духе средневековой сукцессии.
***
Смысл этой фрески, ставшей картиной, открылся мне в первой сцене «Ностальгии» Андрея Тарковского, где переводчица Эуджения (Домициана Джордано), главная героиня фильма с распущенными золотыми волосами, оказывается в темной церкви, похожей на крипту. В ее алтарь как в естественную среду обитания религиозной живописи (музеефикация для Тарковского сродни мумификации: по нему, древности, подобно почтенным старикам, должны продолжать жить естественной жизнью) режиссер поместил «Мадонну дель Прато», к которой приходят помолиться о рождении детей. И чтобы мысль эта стала совсем уже очевидной без подготовки, изобразил процессию женщин, несущих зажженные свечи.
Одна из страждущих бездетных богомолок несет фигуру богоматери, из чрева которой после расшнуровки корсета вылетают десятки птичек, чьи перья затем оседают на пламя свечей.
Расшифровывая обряд жертвоприношения в книге «Длинная тень прошлого»>68, немецкий философ Алейда Ассман останавливается на понятии «жертва», изначально бывшем сугубо религиозным. Изучая практики коллективной памяти, мемориальной культуры и исторической политики, Ассман объясняет, что позднее, уже в новейших временах, «семантика жертвенности пережила религиозные коннотации, вышла за их пределы; в рамках национального дискурса она обрела новую высокую ценность уже секулярного характера. При этом Бога как адресата и адвоката жертвы заменила отчизна…» (75)
На вопрос Эуджении, обращенный к викарию («Почему женщины молятся чаще мужчин?»), отвечает Мадонна, изображенная Пьеро делла Франческа: потому что она мать и родина, берегиня не только домашнего очага, но и всех сыновей отчизны. Метания Андрея Горчакова в исполнении Олега Янковского по Внутренней Италии, таким образом, можно прочесть как подспудный отклик на призыв «Родина-мать зовет!», зашитый у каждого русского человека на подкорке.