Царь сел, оцепенев от магического совпадения. Он узнал всё, мог сделать всё и вот, был бессилен. Царицу позвала Богиня. Момент ярости прошёл, будущее стало туманным и недобрым. Впрочем, он знал всё и раньше, сейчас долгий месяц трусливой слабости смеялся ему в лицо, дурацкая победа обернулась идиотским поражением, царь подошёл к деревянной полке у стены и налил в золотую чашу крепкого вина.
Царица целый день ждала. Ну как кому объяснить, что ждёшь Голос, что сомнений нет, тоска, чем заняться, неизвестно. Девочки видели, что царица с утра злая, дёргается, берётся за одно, другое, ничего не доделывает, носится по дому, сама извелась и всех измучила. Мозгов у них не было, поэтому догадаться, что царица предчувствует Голос, они не могли. Богиня звала не часто, всего в третий раз, и эти дурочки ничего, конечно, не запомнили.
Царица с утра вымылась, накрасилась, решила сперва не одеваться. Походила, осмотрела всю отделку женских покоев, нашла место, где краска отколупалась. Приказала одеть. Пока одевали, расплакалась, глядя на пятнышко, косметика потекла. Раздели, умыли, стали одевать. Она замучила всех. Сирийки одевали, Красная стояла на коленях по правую руку царицы, Синяя по левую, обе держали по серебряному зеркалу. Фиолетовая стояла сзади, готовая поправлять парик, Оранжевая командовала сирийками, Зелёная стояла поодаль и докладывала, как получается, Жёлтая, бледная немочь, хлюпала носом в углу от страха и расчёсывала запасной парик, Голубая бегала по поручениям.
У сестриц губы тряслись с перепугу, глаза были на мокром месте. Царица разозлилась на бестолковость, рассердилась, что эти дурочки, которым беспокоится нечего, на которых Богине вообще наплевать, целый день закатывают истерики, только и думают, как бы вывести её из себя, а чуть она, которая сохраняет самообладание, несмотря на все неприятности, от которой всё зависит, — чуть она хоть немного рассердится, сразу начинаются рёв и глупости.
Царица взглянула на Зелёную, та вместо того, чтобы следить за укладкой диадемы, уставилась в окно. Всякому терпению есть предел, царица приказала негритянкам побольнее наказать бездельницу. Та послушно сняла передник, пошла ложиться на устланный ковром сундук, потом заплакала, как ребёнок, приблизилась к повелительнице, встала на колени, заплакала ещё жалобнее, обняла ноги, сказала что-то приятное. Царица сама раскисла, тоже опустилась на колени, обняла злополучную дурёху, простила, стала противна сама себе, чтобы утихомирить страсти, велела всем одеться понаряднее.
Наконец, дело пошло к вечеру, ждать осталось уже недолго. Царица уселась в парадное кресло, вспомнила о враче и велела Фиолетовой читать о подвигах молодости и силы Гильгамеша, правителя Шумера, и его друга, рано погибшего Энкиду. Чтица сидела на скамеечке у ножек кресла в фиолетовом парадном платье, тонких, богатых и изысканных, в отличие от вульгарной Красной, золотых украшениях на руках, шее, груди, в ушах и на высоком парике. От сестёр не требовалось использование косметики в тон одежде, но Фиолетовая по утомительному капризу или жеманной изысканности пользовалась только фиолетовой краской. Глаза, губы, ногти, окончания небольшой аккуратной груди были фиолетовыми, придавая ей сходство с задумчивой ядовитой змеёй, равно готовой ко сну, бегству и нападению. По слухам, хотя поверить было трудно, змей почитали в ужасном Эламе. Фиолетовая читала: