Балих испугался того позора, на который его толкали, его пронзила жалость к Быку и к самому себе, затем он понял, что ничего, собственно говоря, ещё не произошло. Конечно, ему не полагалось вставать во время игры, но это была мелочь, бесспорно вызванная нездоровьем, объяснимая и несерьёзная, его сан покрывал всё значением его воли, покорное безмолвствование было уделом свидетелей, и мудрая снисходительность даром царя.
Балих усилием облегчённого мозга порвал последние путы чужой воли и прояснившимся взглядом обвёл площадку. Уже совсем стемнело, было очень тихо, он разглядел силуэты царя, игроков, ближайших прислужников, подумал, что его движения вообще могли не заметить, не вернуться ли ему назад, но тут бесшумно, мгновенно и светло вспыхнули сотни чаш с маслом, установленных на лестницах и террасах зиккурата. Люди так сделать не могли, невозможно в темноте одновременно зажечь многие светильники, это бог или боги вмешались и осветили сцену, оттого и масло горело ровно, очень ярко и без потрескивания. Всё стало видно. Направо от Балиха на высоком троне, замерев и на вид страшно состарившись, восседал Гильгамеш. Его обычная нагота была укрыта тяжелыми золототкаными ризами, они покрывали его многими слоями, обширным убором венчали чело, укрывая волны волос и оставляя видимым лишь лицо, расслабленное, невыразительное, с полузакрытыми глазами и длинную, вмиг поседевшую бороду. Царь спал, но взор его озирал сцену, и Балих понял, что Гильгамеш зрит сквозь дрёму и видит всё единым разом и до мелочей.
Глаза Балиха обратились налево, и там стояла в нагой красоте, усыпанной драгоценностями, блудница Шамхат. Она стояла на носках босых ног, вытянувшись прекрасным телом, камни пылали в ярком огне светильников, белая кожа мерцала их радужным светом, правая рука была согнута, прижата к груди, прижата ласково, без силы и давления, как будто сила и вес были утрачены этой женщиной, державшейся на двух пальцах ног чудом волшебства. Кисть руки стремилась вверх, указывая на что-то в чёрном небе, её застывший порыв продолжал лёгкий золотой цветок лотоса, магический жезл, знак неподвижности и смерти. Левая рука была устремлена вперёд и немного вверх, вытянутой кистью указывая на замершего актёра в бычьей маске. Жест пронзал пространство, он сиял в смеси тёмной ночи и яркого света бледной радугой, опасным и несомненным знаком грядущей беды, суть знака Балих прочесть не смог, и неясно было, кто написал его — сама Шамхат или тот, в чьи руки она предала себя. Шамхат склонила голову вниз, он понял, что блудница знает, что должно произойти, и не желает быть свидетелем события. Она тоже спала с открытыми глазами, в сонном оцепенении замерли остальные.