А в 1930 году поехал на раскулачку в тот самый Пугачевский район, откуда двинулась когда-то на колчаковцев буйная ватага, предводительствуемая Чапаем. И шманал бывший чапаевец по избам, и объявлял принародно мужиков-трудолюбцев «внутренними врагами», и сажал ревущих баб с детишками на подводы — отправлял на край земли, на верную смерть от стыни и бескормицы.
Неужто ни разу не екнуло сердце? Неужто не вспомнилась родная халупа на окраине Вилейки, жалкие отцовы копейки, ночевки на казенной скамейке? Сам ведь писал в автобиографии про нищую юность свою: «скитался я долгое время, ночуя на скамьях в садах и скверах г. Вильно. Единственным питанием было фунт черного хлеба и соленый огурец»(1).
А может, смотрел вослед печальному крестьянскому поезду и злорадствовал: вот я страдал при царизме три месяца, теперь и вы пострадайте. По крайней мере, эту раскулачку считал своей особой заслугой, хвастался: «под моим руководством было раскулачено и выслано в далекие края несколько сот кулацких семейств»(2).
Характерно: что ни делал Голуб в своей жизни, делал с какой-то одержимостью и уверенностью непоколебимой: всегда он прав, все ему позволяется, потому что нынче его власть пришла, его время настало, перед ним столбовая дорога раскинулась.
В Саратовский университет поступил — учился напористо: денно и нощно долбил «Технологию дерева» и «ленинизм в связи с историей ВКП(б)». Готовился стать лесным инженером.
Что ж, «топорная» наука ему после учебы пригодилась: вместо ленинградского завода «Пионер» распределили Наума Абрамовича Голуба в органы госбезопасности, а там тогда таким принципом руководствовались: «лес рубят — щепки летят». Не растекаясь мыслию по древу, засучил Голуб рукава и заработал с огоньком:
«Для этого экзекутора не было никаких законов, никаких святынь, никаких истин и ценностей. Понадобится пытка, готова пытка, понадобится издевательство, готово издевательство, арест, обман, шантаж, фокус, все средства годны, все хороши. Ничего не гнушался этот подлый человек. Утрируя приказы и законы, он по существу превращал их в атрибуты своего властолюбия с тем, чтобы только сохранить свой престиж. Он забывал, что работает не с манекенами, а с живыми людьми»(3).
От Голубовского энтузиазма порою даже начальство обалдевало. Сетовало: «несколько увлекающийся работник, иногда в мелочах видит большие дела, приходится одергивать».
Куда там! Будучи начальником восточного отделения контрразведывательного отдела в Ленинградском УНКВД, собирал подчиненных и устраивал раздрай с матерщинкой: «все, кого мы арестовываем — это жуткие шпики и антисоветчики, а поэтому жмите из них, сволочей, все, пусть у них кости трещат»(4). И трещали косточки — русские, еврейские, латышские, корейские.