— Почему тебя это интересует? — он уже овладел собой и легко, как игрушку, подхватил с полу 32-килограммовую гирю. Сколько бы раз я за нее не брался, никогда не мог поднять выше подбородка.
— Ты можешь ответить или нет?
Собственно, по какому праву я его допрашиваю?
— Сейчас не могу, — Тазо продолжал выделывать с гирей самые сложные упражнения.
Я вспомнил, как эту двухпудовую гирю притащили Тазо на рождение четыре девушки и среди них Мелита — поздравить его с 32-летием.
— Я не понимаю, почему ты не можешь сейчас ответить? — явно нервничал я. — Почему ты ходишь к Наи?
— А ты можешь ответить, почему ты н е ходишь к Наи?
— Это мое дело.
— Ты подсказал мне прекрасный ответ. Это мое дело, почему я хожу к Наи.
— Как хочешь. Мне было просто интересно узнать…
— Наверно, интересно, раз ты специально для этого явился ко мне и просидел весь вечер.
— Может, ты и прав. — Я взялся за ручку двери.
— Потренируешься? — он с размаху перекинул ко мне гирю.
Я невольно подался назад.
Тазо довольный засмеялся:
— Тогда прощай. Не обижайся, я все тебе объясню, но не сейчас.
Я пожал плечами и прикрыл за собой дверь.
Город спал.
Спала и ночь, раскинув по крышам руки, таинственная и молчаливая. Я шел по улице и, как карлик на великана, взирал на дремлющее ночное пространство.
С детства знаком мне безотчетный страх, вызываемый сущим пустяком: безобидный пень вдруг представится грозным чудовищем. Едешь, бывало, ночью по деревенскому проселку, знакомому до каждого камешка, и вдруг вздрогнешь и поежишься от необъяснимого страха. Одно только странно: я не спешил убегать, а напротив, заставлял себя приблизиться к страшному видению и убеждался, что это всего-навсего вязанка хвороста, упавшая с телеги какого-нибудь ротозея.
Кому не знакомы эти детские страхи, когда, ощутив прикосновение чего-то холодного и скользкого, в ужасе скидываешь одеяло и вскакиваешь, повинуясь желанию немедленно, не мешкая ни минуты, освободиться от гнетущего необъяснимого страха и боли.
Вот такой же, примерно, ужас испытываю я перед неопределенностью, неизвестностью. Я готов на отчаянный шаг, лишь бы избавиться от гнетущего чувства бессилия перед грозной, загадочной силой. Но поди раскуси ее сразу! Это в детстве было просто: подбежал и увидел, что кровожадный дракон — всего-навсего корявое дерево. А теперь нужны долгие недели, а то и месяцы кропотливого труда, чтобы проникнуть в недобрую тайну преступления…
Школьный коридор пуст. До звонка еще целых двадцать минут. Я с интересом рассматриваю стенгазеты. Особенно занимают меня детские рисунки. В них каждая линия, самая нелепая на взгляд взрослого, несет огромную смысловую и эмоциональную нагрузку. Вот какая-то девочка нарисовала себя и свою сестру. Стоят на ножках-спичках две куклы, похожие, как близнецы, взявшись за растопыренные руки. Для усиления сходства юная художница даже шнурки на ботинках нарисовала одинаковыми. А вот отважный Киквидзе на лихом коне. За ним черной тучей вьется бурка, такая широченная, что под ней умещается весь отряд с грозно занесенными саблями.