Почти все в Иерусалиме слыхали: Лифта, заброшенная деревня, – гиблое, волшебное место. Многие не раз проезжали над ущельем, в котором рассыпаны ее дома, но мало кто спускался там побродить. А были времена, когда Лифта слыла хипповой Меккой Израиля, куда бедовая молодежь стекалась со всех концов крохотной, но разнообразной страны; многих тянул туда эфедрин или герыч, захватывал незаметно и запирал навечно за ними засов тихо, без шороха.
Отец умудрился протянуть в Лифте два года. В то время я часто бывал у него в гостях, заведя обычай после каждой конференции лететь обратно в Москву через Израиль. Доехав из аэропорта до окраин города, я начинал свой спуск по кривым улочкам, затем вдоль шоссе – в ущелье, к запруженному в каменном бассейне источнику, отмечавшему когда-то границу между землями колена Иегуды и Вениамина. Здесь я первым делом отмокал, а потом уже шел дальше между обрушенными домами по заросшим в высоту человеческого роста тропкам.
Я привозил гостинцы, зависал в Лифте на несколько дней и проходил в компании под прозвищем Физик. Компания была разношерстная, многие моложе отца. Время он проводил с людьми вполне легендарными, с прозвищами Летчик, Андрюшка, Пчёл, Осс, Муравей, Афанасий, Боря-Симпсон, Англичанин; некоторые были из интеллигентных семей.
Я помнил тот день четко: 15 июня двадцать лет назад я свалился из Франкфурта в Израиль, прикатил на маршрутке на автобусную станцию Иерусалима, легкий, как перышко, как тот самый уже струящийся призраком лета, чем-то стеклянным полдень. Вот только этот день выпал из череды праздничных приездов: все было так же, но все по-другому. Сутолока на станции, взревывают автобусы, отваливая от перронов один за другим, в толпе преобладание военной формы – солдаты спешат домой к субботе; фалафельные фырчат кипящим маслом, цветочные лавки блестят сбрызнутыми водой гортензиями, розами, ирисами; канун субботы – цветочный день, какой приличный еврей явится домой в это время без вина и букета?
На спуске в Лифту меня окликнули.
– Стоять, кто идет? – в три прыжка меня нагнал Борька Фридлянд, один из частых гостей Лифты – крепенький, подвижный, но подслеповатый, в сильных очках аспирант истфака родом из Мурманска.
Фридлянд хлопнул меня по плечу и заулыбался – я вспомнил его по походу на пустырь за Лифтой, заросший местами цветущим дурманом. Обратно возвращались под кайфом через ряды катившихся на нас огромных шестеренок и гигантских гусениц, так что, когда они проносились перед самым носом, я приседал от ужаса.
– Оба-на, какие гости!