, намеревавшимся на севере страны открыть филиал Иерусалимского убежища. Отец должен был приглядывать, все ли расходуются стройматериалы, добросовестны ли подрядчики. Я полюбил этот морской город, с заросших соснами улиц которого поверх портовых кранов и кораблей на рейде открывалась мечтательная даль морей и океанов. Но больше мне нравились зимние туманные ночи Эйн-Карема, мистического места, где даже духи вели себя смирно и не сильно докучали, словно за ними кто-то присматривал (молитвы монахов во множестве обителей этого крохотного городка?), – и я, когда выходил пройтись по краю террасы за монастырем, вдоль аллеи из вековых кедров и кипарисов, не мог отвести глаз от наполненной облаком глубокой долины, окаймленной где-то далеко полукружьями витков шоссе и гребнями соседних ущелий, не мог надышаться влажным терпким воздухом, пропитанным вкусом множества трав, которые я растирал в пальцах, пробираясь по запущенным садам, карабкавшимся вверх по склонам. При каждом монастыре имелся хостел, светились садовыми фонарями палисады крохотных гостиниц, и кафе весной часто были полны парочек, ютившихся под раскаленными газовыми обогревателями у столиков с бутылкой вина, бокалами и тарелкой дымящихся стручков вареной сои на закуску.
В приюте отца любили, он стал со временем помогать новоприбывшим «наркомам», наставлял их в завязке, служил живым примером надежды. Вот тогда совет Ante Christum Natum по рекомендации францисканцев и определил его осваивать рillbox – некогда выкупленное орденом у англичан фортификационное гнездо близ Вифлеема, у дороги на Хеврон.
Жизнь в Лифте в те смутные два года состояла из праздника и кумара, перетерпливать отходняк сообща тоже было легче. Фридлянд и другие из отсеявшейся, рассеянной и снова подтянувшейся к отцу компании где-то мелькали в той глубине, среди отходняков, поисков транков, забот о бухле, игры на гитаре, на индийских барабанах, которыми шаманили с верой, что приручают духов. Лифта славилась тем, что здесь были какие-то особенно вдохновенные приходы. За деревней, на исходе ущелья, где мелели обрывы и расширялись террасы, тянулось к югу поле, заросшее дурманными цветами, – колокольчики, белые, как привидения-дюймовочки, притягивали в июне ночных бабочек, а разве в звездной темноте может что-то роиться над кустарником и не напоминать о духах? Напившись цветочного настоя, адепты бродили по развалинам, застывая в руинах, сами становясь похожими на духов заброшенности. В потолках домов были пробиты дыры, что делало невозможным нормальную жизнь для людей, но не для призраков, несомненно выживавших отсюда художников, поэтов, музыкантов. Бурные фестивали и сейшены затопляли постоянно Лифту, и много было ног и ребер переломано и расшиблено лбов при падениях в дыры.