Янка оставила в душе отца такую дыру. Я тогда смотрел на нее с затаенным восторгом: нежные губы, всегда по-детски влажные, растянутый свитер крупной вязки, рубашки отцовские, соломенная шляпка с кисточкой олеандра, зеленые глаза из-под челки и грудной голос, от близости которого я начинал чувствовать собственное сердце.
Лицо ее иногда было припухлым, будто заплаканным, она вся была воплощенная нежность; выражалось это и в том, как она закуривала, отводила в сторону сигарету в тонких ухоженных пальцах, и какими округло-высокомерными жестами пользовалась, как слушала сдержанно, как поднимала брови, как прерывала собеседника, трогая за руку и чуть качнувшись в сторону, как любила смеяться своим незабываемым смехом.
– Вы почему всегда такой печальный? – спрашивала она. Я счастлив был, что спросила, не ожидал вопроса и качал головой, улыбаясь.
– Не приставай, дорогая, – спешил на помощь отец, – не видишь, смущается хлопец.
Я отдавал себе отчет, до чего резко выделялся в «лифтовой» компании своей свежестью, здоровой кожей, горячей внимательностью, имевшей вид простосердечия и даже идиотизма. Но отец и Янка выделялись тоже. Подле каждого лежали тетради и карандаши, и время от времени кто-то – Янка или отец – посреди разговора схватывал их, быстро что-то записывая, или уходил в сады, к источнику, чтобы обдумать в тишине то, что предстояло записать.
Оба они были из иного мира, несмотря на компанейскую близость к остальным. В обоих ощущался аристократизм, в Янке мелькало еще высокомерие, и иной была их речь; отец в ее присутствии всегда был собран, и видно было состязание их между собой – в том, как они переговаривались, как советовались.
Некоторые из этого общества встретятся мне потом, среди старых друзей отца, круг которых я получу в наследство. Один, мускулистый, спортивный, со сросшимися бровями, по прозвищу Карабах, безобразно напивался и вел себя как капризный ребенок, стараясь привлечь к себе всеобщее внимание; он был наполовину армянином, воевал когда-то в Карабахе, два года таскал по горам тяжеленное снайперское снаряжение, так что в походах сноровисто скакал впереди всех по горным тропам и был образцовым бедокуром. Удивительно, но Янка не брезговала выходками Карабаха и лишь иногда морщилась в его сторону: «Мил человек, не ори ты так», и тот, словно наконец добившись своего, по-детски пристыженный примолкал ненадолго.
– Так чему ты научился, Карабах, – спрашивал отец, – пока занимался мошенничеством с машкантами?[21]
– Я стал умным!
Карабах рассказывал: когда израильтяне отняли у палестинцев в очередной раз оружие, там оказалось так много советских ручных гранатометов, что пришлось ими вооружить армию. И Карабах тогда стал в роте главным инструктором по РПГ, поскольку умел стрелять из них еще со времен своей службы в Армении.