Дежурный врач слушает описание моих симптомов и велит ехать в больницу, говорит, что при беременности боли в животе и рвота — это обычно признак родов, а мне рожать еще рановато. Эли спрашивает, можно ли подождать до конца шабата — то есть еще двенадцать часов. Врач говорит, что решать нам и это зависит от самочувствия. Я понимаю, что ей невдомек, зачем мы звоним, если хотим подождать с визитом. От Кирьяс-Йоэля до больницы ехать как минимум час.
Когда я кладу трубку, Эли умоляет меня дождаться конца шабата.
— Если мы сейчас уедем, то все узнают, и мать сойдет с ума от волнения, и это испортит всем симху[224] от свадьбы.
Я готова его придушить. Он себя вообще слышит? Как мне переломить его отношение к реальности? Очевидно, он не считает, что просит слишком многого. Неужели он настолько наивен и дремуч, что не осознает, насколько серьезна ситуация? Или просто в очередной раз ставит интересы своей семьи выше моих?
Мне не хочется будить Шпринцу и ее мужа, и я соглашаюсь подождать столько, сколько смогу. Я не хочу ругаться с Эли и давать его сестре новые поводы меня покритиковать. Когда шабат заканчивается, мы как ни в чем не бывало собираем вещи и едем в больницу. Сначала медсестра отводит меня в комнату, полную беременных женщин, которым кажется, что они рожают, — но, видимо, это еще не так; она подключает меня к аппарату и говорит, что скоро вернется. Через мгновение я слышу, как на сестринском посту звенит сигнал тревоги, и она снова возникает рядом со мной и смотрит в монитор. Она показывает мне полоску бумаги со скачущими диким зигзагом линиями. «Вы это чувствуете?» — спрашивает она меня с квадратными глазами.
Я киваю.
Меня перевозят в отдельную комнату, где возле койки стоит маленький пластиковый инкубатор с отверстиями сверху, похожий на те, куда кладут недоношенных младенцев. В тот момент я не осознаю, что означает его присутствие.
Врач делает мне несколько мелких уколов в бедро, чтобы остановить схватки, и от лекарств у меня все плывет перед глазами. Я начинаю видеть то ли галлюцинации, то ли сны — разобрать невозможно.
Эли сдвигает вместе два больничных, обтянутых пластиком кресла, чтобы сотворить себе подобие кровати, и моментально засыпает. Я всю ночь перекидываю туда и сюда провода, прикрепленные ко мне, и периодически просыпаюсь, когда медсестра приходит померить мое давление. «Бум-бум», — стучит сердце ребенка на мониторе, и в такт ему стучат шаги в коридоре. Я смотрю, как беременная женщина вразвалку бредет мимо моей двери, придерживая рукой поясницу. Она выглядит печальной и одинокой.