Когда спустя два дня врач выписывает нас с рецептом на тербуталин и рекомендацией соблюдать постельный режим, мы никому не рассказываем о случившемся и возвращаемся к привычному образу жизни — разве что Эли теперь ведет себя со мной чуть обходительнее и не ворчит, если посуда не помыта или ужин не готов, когда он возвращается домой.
Следующие несколько недель я провожу в постели. По пятницам Эли приходит домой пораньше, чтобы подготовить все к шабату — прибрать в доме и разогреть купленную им халу, потому что мне больше не хватает сил, чтобы печь и стряпать. Как-то в дождливую пятницу я лежу в кровати, в надцатый раз перечитывая «Чего ожидать, когда ждешь ребенка», и вдруг слышу, как Эли взволнованно что-то бормочет на кухне. Он говорит по телефону приглушенным, но встревоженным голосом. Интересно, о чем же там речь.
Когда он кладет трубку, я неспешно захожу в кухню и осторожно опускаюсь на стул.
— Кто звонил? — невинно интересуюсь я.
— Мой брат Хаскель. Ты же знаешь, он парамедик, член «Ацалы». У него был вызов перед шабатом, и, когда он добрался на место, мальчик был уже мертв.
— Мальчик? В каком смысле? Что случилось?
— Он сказал, что ему велели никому не рассказывать, но он позвонил мне, потому что, как он сам сказал, был травмирован. Он не знает, сможет ли сегодня уснуть.
— Почему? Что случилось? — Я выжидательно выпрямляюсь.
— Когда он туда приехал, отец показал ему на подвал, и там лежал мальчик в луже собственной крови. Его пенис был отрезан ножовкой, и горло тоже было перерезано. А отец его даже не был расстроен. Он сказал, что застукал сына за мастурбацией.
Я не сразу понимаю, где связь между событиями, которые описывает мне Эли.
— То есть он убил сына за мастурбацию? А потом позвонил в «Ацалу»? Я не понимаю!
— Нет! Не торопись с выводами. Хаскель сказал мне, что не знает точно, что там произошло. Он сказал, что соседи сообщили ему, что слышали громкую ссору в том доме. Когда он позвонил в диспетчерскую, ему велели отправляться домой и помалкивать, сказали, что обо всем позаботятся. Он сказал, что мальчика похоронили в течение получаса и даже не выписали на него свидетельство о смерти.
— То есть об этом не заявят? Возможному убийце позволят разгуливать на воле ради того, чтобы сохранить репутацию? — Я чувствую укол боли в пояснице и внезапно вспоминаю, что ради ребенка мне следовало бы пребывать в покое. — Ох, — говорю я. — Что ж это за мир такой, где мы наказываем только за банальности вроде коротких юбок, но, когда кто-то нарушает одну из десяти заповедей, мы молчим?