Я не отвечаю, но сильно пихаю Ройзу локтем. Мы все знаем, что разговоры запрещены — как минимум пока не приступят к еде. А до тех пор мы должны сидеть тихо, пока Зейде продирается сквозь чтение агады. Я надеюсь, что он не проведет слишком много времени за драшей — ежегодной проповедью всегда на одну и ту же тему, — но в этот раз народу собралось прилично, и его уже не остановить. Сегодня первая ночь Песаха, и это означает, что последний кусочек мацы должен быть съеден до часа ночи. А на часах уже десять тридцать. Поэтому Зейде придется ускориться.
И действительно, он делает паузу после «Ма ништана»[93], вкладывает закладку в агаду, закрывает ее и отодвигает в сторону. Он готовится к рассказу.
— Начинает, — шепчет мне в ухо Ройза. — Точно по расписанию.
— Ройза Мириам! — гремит Зейде. Он упорно называет нас всех полными именами. Зейде утверждает, что, не делай он этого, мы сами позабыли бы, как нас зовут, и память о наших тезках также была бы стерта. — Двойре! Вам обеим пошло бы на пользу послушать, о чем я расскажу.
Зейде собирается поведать нам о том, как служил в венгерской армии во время Второй мировой войны. Обычно он не рассказывает о пережитом в войну, но считает, что раз в год это уместно, особенно в ночь, когда мы вспоминаем о всех гонениях, которым подвергали наших предков. Думаю, он пытается убедить нас, что праздновать Песах по-прежнему уместно и важно, причем все равно, какое освобождение мы отмечаем — от египтян или от нацистов. Наша главная задача — лелеять свободу, которой мы наделены прямо сейчас, и не принимать ее как нечто само собой разумеющееся. Зейде всегда предостерегает нас, что мы можем лишиться свободы в любой момент, будь на то воля Бога.
Я слышу, что он начинает с забавной части, чтобы увлечь детей. Да, да, я знаю, как нелепо было назначить Зейде армейским поваром, хотя он едва способен разогреть себе суп. Ему пришлось узнавать у судомойки, как готовить краут плецлах[94]. Обхохочешься.
— Трижды в день готовил я еду на всю армию. Кухня моя была кошерной — но это я, конечно, держал в секрете. Когда я выдыхался, то просил готовить судомоек, а сам отмывал кухню за них. У меня почти не было времени на молитвы, а если оно и находилось, то уединиться для этого было практически негде.
Я провожу пальцем по золотому обрезу моего томика агады в роскошном переплете из воловьей кожи, на котором золотыми буквами вытиснено имя Баби. Фрайда. Так ее зовет только Зейде. Она же его по имени не называет, разве что мейн ман — то есть «муж мой».
— Муки, чтобы сделать мацу к Песаху, не было, только картофель. Так что мы ели картошку вместо мацы — каждый по половинке, окуная ее в соленую воду