3
Я начинаю кое-что понимать
Тогда ребенок будет расти с пониманием, что существует прекрасное и великое и что эти домишки в Вильямсбурге еще не весь мир[106].
Бетти Смит. ДЕРЕВО РАСТЕТ В БРУКЛИНЕ
Между окончанием учебы в школе и летним лагерем есть промежуток в три недели — три длинные недели невыносимой жары. Я выхожу на крыльцо всего на пару минут и даже в тени чувствую, как на меня тут же наваливается апатия, волосы безвольно повисают от влажности, и настроение сдувается как шарик. Ноги чешутся под толстыми шерстяными колготками, которые по иронии совсем не защищают от комаров. Я пристрастилась к ярко-розовому фруктовому льду из «Бакалеи Майерса». Мороженое долго не заканчивается, и к тому времени, когда я выскребаю из бумажного стаканчика последние капли, живот уже сводит от его вишневой сладости.
Когда я почти готова умереть от скуки, к нам заселяется мой двоюродный брат Моше. А все потому, что его выкинули из ешивы, шепчет Баби кому-то по телефону, думая, что я уже сплю. Вечно от него проблемы, говорит она, тяжело вздыхая.
В половине шестого утра я в своей спальне слышу, как Зейде будит Моше как на строевую подготовку. «Вставай. Пора молиться. Пойдем. Вставай. Давай уже. Солнце восходит. Мы молимся с первыми лучами. Вставай. Одевайся». Он за ухо вытаскивает парня из кровати, и я слышу, как Моше слепо блуждает по комнате в поисках своих вещей, пока Зейде отдает ему команды. Моше здесь для того, чтобы выстрадать порцию дисциплины от Зейде — лучшего лекарства от непослушания. У Моше двенадцать братьев и сестер, и его родителям хватает забот и без него.
Зейде хочет устроить ему хороший шидух[107] — посватать его, но надежды на то, что кто-то захочет замуж за восемнадцатилетнего парня, который не учится в ешиве, почти нет. На гладком лице Моше нет ни намека на бороду: то ли он что-то с ней делает, то ли еще просто не дозрел — сказать трудно. Если он как-то избавляется от волос на лице, это серьезный проступок, и меня вероятность такого безобразия приводит в сущий восторг.
Я дразню его за нехватку лицевой растительности.
— Скажи честно, — говорю я, — ты их руками выдергиваешь? Или бритвой пользуешься? А может, щипчиками?
— Заткнись, ты, мелкая стукачка, — огрызается он на меня. — Ничего ты не понимаешь. Не лезь не в свое дело.
И все равно он приходит ко мне в комнату вечерами после молитвы, перебирает мои вещи, подначивает меня. Он знает, что ему не следует общаться со мной, потому что я девочка, но Баби ему замечаний не делает, а Зейде еще в коллеле. Позже я слышу, как Зейде сурово отчитывает его за неуместное амикошонство с женским полом.