У нас новый просторный класс, и стены его выложены белым кафелем; кто-то говорит, что раньше тут был туалет, а потом его превратили в классную комнату. Остатки водопроводных коммуникаций все еще заметны — обрезанные трубы торчат в разных участках стен. Прежде в этом здании была государственная средняя школа № 16, относившаяся к Восточному округу, пока весь район не оккупировали сатмарские семьи, из-за чего территориальное распределение развалилось. Пустое здание заняла Сатмарская объединенная талмудическая академия, и его превратили в частную школу для девочек.
Это массивное готическое строение (горгулий на нем ребе провозгласил идолами, после чего их тут же снесли) занимает целый квартал, и в нем больше восьмидесяти кабинетов. С тех пор как община его выкупила, прошло почти полвека, и оно давно исчерпало лимит вместимости: многие классные комнаты поделены пополам дополнительными стенами, и в каждом из классов насчитывается от тридцати до сорока учениц. Будучи одним из самых многочисленных классов в параллели (тридцать семь голов), мы получаем кабинет попросторнее, где в дальнем конце есть место, чтобы поиграть в кугелех[134] — игру, похожую на «камушки», где пять золотистых костей выбрасываются в различных комбинациях. Я не слишком сильна в таких играх, и меня редко хватает больше чем на три раунда.
Пока мои одноклассницы достают учебники и принадлежности для следующего урока, я изучаю вид из окна; с этой стороны здания я раньше не бывала. Из окна класса видно переезд магистрали Бруклин — Квинс и крошечный квартал перед самым переездом, в котором располагается библиотека. Величественное здание из красного кирпича стоит особняком, укрытое по периметру густой порослью плюща и окруженное высокой кованой оградой. Вход в него находится со стороны Дивижн-авеню и смотрит на шоссе — три пролета широких каменных ступеней, ведущие ко внушительному готическому дверному проему. Я знаю, что юные сатмарцы, чей путь в школу пролегает мимо библиотеки, стараются обходить ее сзади, а с той стороны квартала, где расположен вход в нее, бывают редко. Нам нельзя заходить в библиотеку.
Зейде говорит, что английский язык все равно что медленно действующий яд для души. Если я буду слишком много говорить и читать на нем, душа моя помутится до такой степени, что прекратит реагировать на божественный зов. Зейде всегда требует, чтобы я говорила на идише — одобряемом Господом языке моих предков. Однако идиш — не что иное, как винегрет из немецкого, польского, русского языков, иврита и еще нескольких диалектов. Многие из них прежде считались такими же мирскими, как и английский. Как же вышло так, что идиш внезапно превратился в язык праведности и добродетели?