– Что же ты медлишь, Палач? – Яростный крик больше походит на полузадушенный писк.
Бывают те, кто творит зло ради собственной выгоды и ради самого зла. А бывают те, в ком это заложено от природы, кто просто не знает и не понимает, что может быть по-другому.
– Я не буду выносить тебе приговор, маленькое отродье хаоса, – почти мирно заметил иршас, смотря, как впиваются черные нити дара в кожу этого странного существа.
Серая кожа, сероватые, какие-то бесцветные волосы и только глаза – огромные, бордово-алые, в которых пылает огонь бездны. Лучше думать о нем, несостоявшемся принце, чем о проклятой кирино, которая поиграла с его душой и телом, чуть не разорвав в клочья. Сумасшедшее отродье хаоса, она действовала с точным расчетом. Была ли Анайлиса в самом деле безумна?
– Не думай о ней! – Эранъяш появился внезапно, как и всегда. Сверкнул наведенными гламуром искусственными глазами, накладывая поверх клетки из черных нитей свою. Потянуло ветром, лесной хвоей и тьмой.
Мальчишка в клетке – ему от силы было лет пятьдесят, только-только первое совершеннолетие справил – зло зарычал, но перестал бросаться на прутья.
– Не думать? Отчего?
– Может, оттого, что это мерзавка тебя не стоит? Как и твоих мыслей о ней? – Инстанши появилась следом за братом. Виноватой оттого, что отправила его в холодные объятия Эскайра, младшая фэйри не выглядела, только на дне раскосых глаз светился вызов.
– О ком же мне думать? О тебе? – Насмешка, в которой слишком большая доля правды. Разве он мог не замечать ее внимания? Ее чувств?
– Можешь и обо мне. Или, по крайней мере, о своей дочери. А о падшей кирино мы с братом позаботились. Ведь она установила ловушку на наследника, в которой чуть не погиб и сам Нильяр и Дейирин.
Ошеломление. Страх. Изумление. Ярость.
– Когда? – Воздух затрещал от бушующего дара, а оба фэйри поморщились.
– Около итора назад. Уже все в порядке. – Голос Инстанши налился силой, зазвенел, как мелодия ручья, проливаясь прохладой на раны и успокаивая.
Да, слишком много всего произошло. Вливание чужой магии, снятие проклятия, сила хранителя храма и жреца… не много ли для него одного? Сейчас, очнувшись разом от дурмана, он понимал, что мать его дочери едва ли была способна испытывать к нему что-либо, кроме страсти. Он должен был стать ее игрушкой, марионеткой, привороженной раз и навсегда. Да и полно, мать ли она для его Рин? Что-то вертелось в памяти, какая-то мысль о том, что духи не способны иметь детей, но сейчас это было уже не так важно. Исчезло все, что когда-то привязывало его к этой… кирино. Женщиной назвать ее язык не поворачивался. Правда в том, что и у него нет и не было настоящих к ней чувств, к счастью, иначе безумие было бы неминуемо. Нильяр… Если бы не он, не император, не Инстанши, что гончей ходит рядом, ничего бы не было. И его бы не было вовсе. И только за одно он был ей благодарен: каким бы способом отступница ни зачала его дочь, Дейирин была его и только его.