– Виноват! Прости меня, Жан!
В дрожащем голосе Паскаля прозвучало столь искреннее раскаяние, что гнев Жана Фише смягчился.
– В добрый час, – произнес он простодушно. – Вы сказали, не подумав… такое случается и с самыми умными… Я прощаю вас, господин, прощаю, и больше не будем к этому возвращаться.
* * *
Скажем несколько только слов об убийстве матери Паскаля Симеони как о лице, не имеющем никакого отношения к нашему рассказу.
Лет пять тому назад, ночью, мать Паскаля – так горячо им любимая, – была убита вместе со служанкой одним разбойником, совершившим это низкое преступление из мести к человеку, неоднократно мешавшему ему идти по пути порока.
Теперь проследуем за охотником на негодяев и его слугой в этот дом смерти и вечного покоя, так как Анжелика Кайя, мать Паскаля Симеони – мы знаем, что это имя он принял вместе с новой обязанностью перед отъездом в Париж, – была похоронена тут же, всего в нескольких шагах от места преступления.
Читатель понял, конечно, из намека, сделанного искателем приключений Ла Пивардьеру, что его мать была похоронена не на общественном кладбище.
И этот домик, где прежде она встречала его с любящей улыбкой, а теперь покоилась вечным сном, Паскаль не продал бы и за все миллионы на земле.
Уйдя вскоре после смерти матери в монастырь, осиротевший сын находил, однако, невыразимое утешение в посещении этого места, где все было оставлено в прежнем порядке и где он сам обметал пыль, оберегая каждую вещицу, как скупой свое сокровище.
В саду, под тенью густых лип, покоились эти две жертвы под одинаковыми памятниками. Не уравнивает ли смерть все наши состояния?
На одном из памятников было выбито два слова: Моя матушка.
И чуть ниже – инициалы: А. К.
На другом лишь имя: Гертруда.
Снег все падал и падал, и обнаженные липы не могли защищать от него надгробные памятники.
– Дорогая мама! – прошептал Паскаль, склонив голову над могилой матери. – Как ей, должно быть, там холодно…
Жан Фише смел своей войлочной шляпой снег с плиты.
– Благодарю, Жан, – сказал ему кротко Паскаль.
Они оба преклонили колена и молились, молились долго. Когда они наконец встали, два воробья, перескакивавшие с одной ветки липы на другую, внезапно зачирикали, и чириканье это походило на жалобные стоны.
– Бедняжки! – промолвил Паскаль, взглянув на прелестных птичек. – Им здесь, вероятно, тоже холодно.
– Этим-то? Этим всегда холодно!
Паскаль грустно улыбнулся.
– То есть, Жан, ты полагаешь, что такова участь некоторых созданий – страдать?
– Нет, господин; так как Бог… хороший, я не думаю, что он специально отправил в этот мир животных, и уж тем более людей, для того, чтобы они были несчастными, но раз уж эти воробушки, особенно зимой, любят прогуливаться… значит, они любят зиму!