— Прости меня.
— Ничего.
— Понимаешь, я приехал сюда, потому что в течение пятнадцати лет я протягивал руку, не вовремя протягивал и всегда получал по физиономии, не в буквальном смысле, конечно; я разговаривал сам с собой, со своими уродцами из глины или красок, приехал сюда и получаю то же самое, я ни о чем не жалею, во мне нет ни злости, ни обиды, но все же любопытно, что когда тебе где-нибудь плохо и неуютно, ты думаешь: там мне было хорошо, туда я вернусь, но отказывается, что и там тебе неуютно. Жаль, что ты не прихватила водки. Ты права, я не люблю свою жену, тебя я тоже не люблю, хотя очень хотел бы. Не буду я расписывать костелы и тебя не буду больше писать. Я даже не скажу, что думаю о тебе, а то ты испугаешься.
— Ты опять за свое. Поехали. Нет, не помогай мне.
Издали они увидели, что возле лесничества, где длинные тени от сосен ложились на дорогу, кто-то, прикрытый этой тенью, стоит неподвижно как столб.
— Кто это, Калина?
— Бог мой! Да это Матеуш!
О чем думал Матеуш, спрашивая: «Вы, значит, так с раннего вечера в лесу?» И объяснял им, что «шел пешком, не стал ждать поезда до утра». Калина ни с того ни с сего спросила: «А Феликс Туланец тоже вернулся?» О чем думал Матеуш, когда напомнил о разнице между охотой и браконьерством и когда спрашивал, давно ли здесь Борис, и когда говорил, что надеялся застать его здесь? Думал ли он так же, как Здися, так, как думают буквально все в подобных случаях, то есть подозревают роман, тайные встречи, прелюбодеяние?
Матеуш смотрел на Бориса, на его руку, о здоровье не спрашивал.
— Начинаю шевелить ею понемногу, — рассказывал Борис, — как я с ней намучился. А знаешь, здесь есть лани. Клянусь тебе.
— Как хорошо, что мы подстрелили кабана к твоему приезду! — воскликнула Калина.
— Я чертовски устал, — сказал Матеуш.
Волосы у него чуть отросли ежиком, он был прозрачно бледен и напоминал перегоревшую лампочку, улыбался извиняюще и зевал.
— Я пошел спать, — заявил Борис.
Ответное молчание Матеуша говорило: «Иди спать». Взгляд Калины говорил: «Иди спать». Он пошел наверх, в свою комнату, стараясь ступать осторожно, будто боялся разбудить кого-то или испугать. Внизу стояла тишина. Не скрипели половицы, не доносились голоса, словно там никого и не было. Борис стоял у окна, за которым виднелся совсем близкий лес, небо над лесом все время меняло краски, то приближалось, то вновь отдалялось, наконец заиграла зорька, наступило утро. И тогда скрипнула калитка, вышла во двор Калина, поправляя волосы, побежала тропинкой между кустами боярышника.