— Я хотел бы выйти в туалет, надеюсь, я не арестован?
Поручик был обескуражен:
— О каком аресте вы говорите, капитан?
Он пересекал учебный плац, направляясь к редкому кустарнику, где торчала наспех сколоченная времянка характерной конфигурации, больше дыр, чем досок, шел и уже не испытывал ни малейших сомнений, все уже знал заранее.
Солдатик, заступивший в наряд, лихо отдал честь.
Бартек улыбнулся, многозначительно показал левой рукой на правое плечо, солдатик понял, еще раз козырнул. Бартек обошел его, шага за два до уборной потянулся к прорехе, обошел дырявое, вонючее сооружение, постоял с минуту, прислушиваясь, потом углубился в заросли, сначала крался осторожно, потом все быстрее, не наткнулся ни на одну изгородь, это его удивило. «Даже фамилии моей не записал «любознательный», — подумал с каким-то злорадством, — если и запомнил, Новаков в Польше что коров, еще поживу, мне, значит, судьбой позволено малость пожить, позволено, позволено…»
В сумерках Бартек вышел из леса с ноющими ступнями, которые в «пансионе» Матуса отвыкли касаться земли, голодный и измотанный, давала о себе знать тупая боль в правом плече, плохой признак, сразу же почувствовал холод, которым тянуло с полей, подернутых легкой дымкой; обширная долина, замыкавшаяся вдали грядой невысоких холмов, едва различимых в сумраке, внушала какую-то тревогу, даже страх; может, повернуть назад, лучше вернуться, только куда? Любознательный поручик теперь наверняка упрячет его под замок, может, даже не отправит в штаб, будет расследовать на месте, покажет класс в своем деле; так, может, к Матусу, к Матусу, это была мысль, словно приснившаяся, вздорная, он не вернется, не станет выпрашивать права на жизнь, которую должен был закончить там, в овраге, в пяти километрах к востоку от Мурая, права на самого себя; может, за ним погонятся, наверняка погонятся, но он дойдет до Вилковиц, должен дойти, всегда доходил, если принимал решение, и на этот раз дойдет. Магда не станет спрашивать, конечно, тоже скажет: «Ты так долго там был», но не будет искать доказательств, свидетелей, Магда, которая живет в памяти, однако как-то трудно представить себе ее нынешней, такой, какая она сейчас, она ждет, а такое ожидание подобно болезни, оно изнуряет человека, ослабляет, она ждет, и он доберется туда, вопреки погоне.
Не добрался.
У него не проверяли документов, даже кондуктор жешовской дороги не спрашивал служебного предписания, это было время преклонения перед польским военным мундиром, особенно носящим следы битв, и Бартек знал об этом: за Крачевом на дороге в Вилковицы догнал его мужик на одноконной таратайке, лошадь в хомуте, а не в легкой упряжи, тут была такая мода на хомуты, и остановил свою тележку.