— Зачем ты куда-то возил врача?
Пауза, сопение, словно телефонная трубка поперхнулась.
— Ты что, Кароль, пьян?
— Какой там! Я сам попал в такую переделку и, может быть, невнимательно слушал тебя, извини. Значит так, может быть, завтра, собственно говоря, уже сегодня, я задержусь дома, пока я тебе не скажу, что за переделка, потом узнаешь, непременно узнаешь, может, завтра, может быть, послезавтра, ты совершенно прав, каждый сюрприз должен созреть, итак, я задержусь, а может быть, и нет. Болен? Нисколько. Итак, ты знаешь, в чем дело, ага, хорошо, что вспомнил, относительно этих комитетов — никаких изменений, совместные избирательные комитеты повсюду, в каждой гмине, обязательно, речь не только о том, чтобы слепо придерживаться инструкции, ты же знаешь сам, я не заскорузлый формалист, но суть-то в том, что в некоторых деревнях, особенно в северной части повята, людовцы слабоваты, весьма слабоваты, легальная адвокатская оппозиция оттеснит их от избирательных урн, верно? Урны? У тебя есть точные сведения, что готовятся похитить урны с бюллетенями? Вот видишь, комитеты должны быть более представительными, не говоря о комиссиях, пепеэсовцев на селе мало, сам это знаешь, мы должны главным образом держаться с людовцами, не допустить никакой изоляции, всюду блок трех партий, всюду. Голова у меня прямо раскалывается…
Смоляк не отключился, только отложил трубку, слышны его шаги и разговор в глубине комнаты, с кем-то, по-видимому, очень взволнованным, потом Смоляк вернулся к телефону.
— Новая история. В больнице. Ты, Кароль, завтра не мешкай, как можно скорее отправляйся туда.
— В больницу?
— Да. После убийства врача весь персонал бастует. Хотят бросить работу, начали, мол, с врача, а потом перебьют их всех.
— Пе-ре-бьют?
— А чего это ты так удивляешься? Это ведь только предлог. Кто-то там неплохо орудует, пользуясь моментом. Чеслав говорит, что там было полно зеленых бюллетеней Миколайчика.
— Мне он ничего не сказал.
— Не успел. Завтра ты должен быть там, вернее, сегодня.
— Буду, конечно, буду, черт возьми!
— Слушай, еще одно. Тебе это следует знать. Они прекратили провокации насчет твоего брата, Бартека, хорошо это или плохо, а?
Хорошо — плохо, так вопрос уже не стоит, есть только факт. Болтают об этом или нет, это уже не имеет никакого значения, по крайней мере, для вопросов, в которых надо разобраться и в конце концов решить. Магда все глядит в потолок и вместе с тем не глядит. Пожалуй, нельзя смотреть осколками льда. Думает ли она о чем-нибудь? Нет. Она же знает, что Кароль передаст Бартека Смоляку, она знает об этом и потому перестала думать, мысли ее оцепенели, даже не слушала разговора со Смоляком. Может быть, Магда ошибается. Вот еще. Она никогда не ошибется во всем, что касается его. Господи, какой же это унылый дом, будто все здесь намалевано неуверенной рукой художника-любителя, все какое-то перекошенное, начиная с ветхих ставен и кончая зловеще поблескивающей печкой, убожество старости щерит зубы, громко лязгает этими зубами, а может быть, это ветер гремит надорванным листом кровельного железа, все равно, сейчас и здесь такие вещи лишены значения.