Скрипнула дверь на чердаке у Ксаверии, черти ее носят, ее еще не хватало для полноты картины. Нет, это оказывается глупый, жирный кот, смех да и только.
Кароль подошел к кровати Магды, он понимал, что надо говорить. Только понимал. Он прикоснулся к ее лбу, она слегка вздрогнула, не взглянула на него. «Ты не больна, дорогая?» Так бы надо спросить, но этот банальный вопрос останется без ответа. Магда не больна и ей не нужен врач, бедняга, так заботливо интересовался ее здоровьем, узнав, что она собирается стать матерью, его уже нет в живых, а она в нем совсем не нуждается, ни в мертвом, ни в живом, ее нынешняя болезнь, симптомы которой — льдинки в глазах и обледеневшие мысли, не подвластна никакому врачу.
— Магда.
Чуть-чуть дрогнула кожа лба.
— Я должен идти к нему.
Она прикрыла льдинки веками — это может означать разрешение, согласие, отрешенность, а может быть, Кароль слишком увлекся домыслами.
Бартек спал, и Кароль с минуту колебался, ему жаль было будить брата, усталого, загнанного, сон для него не только насущная необходимость, но и способ уйти, хотя бы на время, от того кошмара, в котором он жил. «Брат, человек», — странно думать так применительно к Бартеку, преемнику президента Блеска.
Бартек, проснувшись, заморгал, не вскакивал, не был испуган, даже улыбался, так не пробуждается беглый дезертир или преступник, или тот, у кого нечиста совесть. Значит, у Бартека совесть чиста. А можно ли иметь грязные, окровавленные руки и чистую, спокойную совесть?
— Ну, что там? — спросил Бартек, продолжая улыбаться, и эта улыбка вдруг больно задела Кароля. «Мне-то не до улыбок», — подумал он.
— Сам знаешь. Ты не рассказал мне связно до конца.
— А-а, о Блеске, о Блеске…
— Не рассказал мне, — повторил Кароль многозначительно.
И в этот момент электростанция выключила ток, погас свет.
Блеск не был гимназическим товарищем Бартека. Модест пошел еще на одну подлую мистификацию, в которой не было ничего удивительного, по крайней мере для Бартека. Перед землянкой с высоким потолком стоял кое-как замаскированный газик, машина президента, сам президент жил в палатке возле землянки. Здесь царил удивительный беспорядок и странный запах: грязи, оружейного масла, табака и леса.
— Хорош блеск, черен, как голенище уланского сапога, — сказал Бартек. — Дурацкий псевдоним у тебя, президент.
— И ты почернеешь, — ответил тот хмуро, но его цыганские глаза смеялись, — почернеешь, как дерьмо на солнце.
Пили. Ординарец, лет шестнадцати, наливал водку в бутылки прямо из канистры для бензина. Спирт-сырец, сдобренный ягодами можжевельника, ударял в голову, перебивал запахи, сглаживал мысли, было недалеко до той точки, когда все становится безразличным. Бартек спросил: