— Заткнись, не перебивай. Тем более, что городишь чепуху. Итак, я говорю, в случае необходимости пострелял бы в фашистов. Вот в тебя, например. Но ты даже не фашист, так, черт-те что, мстительный, надменный, изломанный, спившийся неврастеник. Окруженный шпаной, налетчиками низшего сорта, скверно обученными своей специальности. «Факельщики»! Ты говоришь торжественно: «факельщики»; ты даже не понимаешь, сколько в этом слове смешного и жалкого!
— Тебе непременно хочется меня оскорбить, — сказал Блеск примирительно.
— Напротив. Но мне, вероятно, позволено иметь свое мнение, так же как и тебе. Как ни верти, ты ведь пожарами борешься за свободу.
— А что будешь делать ты?
— Должен что-то делать, раз я здесь. Ты это имел в виду?
— Более или менее.
После долгой, очень долгой паузы Бартек сказал:
— Ты будешь президентом, а я резидентом, идет?
Как резидент Блеска он отправился на Куявы, где в Бжеске жила подруга «президента». Доставил письмо, не вскрыл по дороге, честно вручил адресату, смазливой бабенке лет тридцати, наивной и смелой; жила она в довольно своеобразном домике с маскаронами по фасаду и сама чем-то походила на этих маскаронов, но была действительно недурна собой, маскароны тоже бывают красивыми. «Вы мне нравитесь», — это уже после прочтения письма. «Вы мне тоже». — «Легенда о вас так прекрасна». — «Не прекраснее, чем ваше лицо». Потом он перестал отвечать на ее вопросы, сначала она была обижена, потом восхищена, подливала ему какую-то пакость с ангельским названием, он же глядел на четырехгранную бутылку и мысленно разговаривал сам с собой, а штоф служил как бы микрофоном: «Репатриант Болеслав Новак мог бы тут остаться, пожить в претенциозном домике с маскаронами, пусть недолго, ведь Модест снова напал бы на его след, но суть даже не в том, сколько бы это продолжалось, все равно было бы лучше, чище, нежели словоблудие в землянке Блеска; она не Магда, не черненькая Ванда из Щецина, жаждущая выскочить замуж, ее невозможно даже запомнить, в памяти останутся только маскароны, но она красива, соблазнительна, можно бы тут пожить, пожить еще немножко, каждому позволено жить, а жизнь приобрела бы здесь особенно острый вкус; лишь тонкая ткань облекает тело этой привлекательной девушки, женщины без лица, вернее с лицом маскарона, и хотя ткань не прозрачна, все тело, как на ладони, от пышных форм до мельчайших подробностей, зовет в атаку, сулит успех. Солдафонские страсти. Однако хватит, пора возвращаться, надо быть порядочным по отношению к Блеску, Бартек — Болеслав Новак еще никогда не был непорядочным».