— Вы не знаете, что с Борисом? С моим братом?
— Мы не даем справок заключенным, неужели это вам неясно? Уведите!
Кренжель, увидев Матеуша, покатился со смеху.
— Что случилось, опоздали на автобус?
— А ну, отстань! — в ярости гаркнул Матеуш.
— Тише, пожалуйста. Тут вам не казенный лес. Тут казенная тюрьма.
Пахло лизолом и медикаментами, и эта смесь запахов была тошнотворной, невыносимой — просто удивительно, как удается вони проникнуть сквозь опухший, весь заложенный кровью нос. Репродуктор у двери скрипел и трещал, некому было его выключить или наладить. Среди трех соседей Бориса по палате был только один ходячий, но у него, в свою очередь, обе руки были запрятаны внутрь какой-то сюрреалистической конструкции, замаскированной грязным бинтом. Он шел, неся это сооружение впереди себя, как лунатик. «Этот даже нужду справить не может без посторонней помощи», — подумал Борис, глядя на него, и, словно желая удостовериться в своем превосходстве, пошевелил левой рукой, подправив одеяло, а потом осторожненько — уже в который раз — ощупал свое правое плечо, неестественно мягкое и громадное. Лежа неподвижно на спине, он совсем не ощущал боли и моментами забывал даже, что находится в больнице, ему начинало казаться, что он просто поздно проснулся после пьянки, но вот сейчас встанет, примет душ и пойдет в мастерскую, дорогой выпив для бодрости кружку пива в ларьке; или, может, вместо мастерской пойдет в гараж, захватит ружьишко и вырвется на лоно природы, то есть в лес, плотным кольцом замыкающий цепь небольших озер, где с утра до вечера прогуливаются цапли и нырки, а в маленьких заводях среди камышей играют черные вертлявые лысухи и писклявые поганки. Но малейшее движение любой из правых конечностей мгновенно возвращало его к реальности, боль была настолько сильной и резкой, что у Бориса поневоле вырывался стон, и тогда больной на соседней койке поворачивал к нему старческое, невообразимо худое лицо, с такими впалыми глазами, что казалось, они расположены ближе к затылку, чем ко лбу. Борису был невыносим этот взгляд, выражающий какое-то бешеное злорадство, он прикрывал глаза и прикидывался спящим. До него доносилось жужжание мух, ползающих по оконному стеклу, прерывистое дыхание мужчины с усталым крестьянским лицом. Этот больной лежал на спине, а нога его была подвешена на сооружении, слегка напоминающем виселицу.
Борис никогда до этого не лежал в больнице, в отличие от Матеуша, тому несколько лет назад удалили аппендикс, и он рассказывал о жутком, животном страхе, охватившем его перед наркозом: «Я ведь знал, что это пустяковая, почти косметическая операция, но ужасно боялся, что засну под наркозом и больше не проснусь».