В конторе за письменным столом Матеуша сидел какой-то юнец в мундире помощника лесничего, обложенный формулярами о лесопоставках.
— Я вас где-то видел. По-моему, я не ошибаюсь?
— Моя фамилия Лель, — представился юнец.
— Да, да. Как это я сразу не сообразил. Вы очень похожи на отца.
Борис помнил Леля, кто же не помнил Леля, самого тощего на свете человека, с огненными волосами и с огненными же торчащими усами, подстриженными на английский манер, человека, который почти никогда не говорил и совсем никогда не улыбался. Только когда у него сгорела изба, он сказал: «Смотрите, ведь сгорела дотла» или что-то в этом роде, во всяком случае, он был определенно удивлен. Лель погиб на войне, а этому помощнику лесничего было тогда года два-три, а теперь у него обручальное кольцо на руке; женат, поторопился, эта торопливость ему еще боком выйдет.
— Я замещаю пана Рутского.
— И останетесь здесь?
— Не знаю, это не от меня зависит.
Если бы зависело от него, он, конечно, остался бы. Он только и думает, как бы сделать карьеру на чужом несчастье, получить хорошее лесничество, обосноваться.
— Слава богу.
— Что слава богу?
— Что это не от вас, уважаемый, зависит.
— Не понимаю ваших намеков.
— Тем лучше. У вас есть ключ от второго этажа?
— Он у пани Калины. Вас удивляет, что нет картины?
Он обратил внимание на светлый прямоугольник на стене. Много лет на этом месте висела картина, чудовищная мазня, изображающая похороны лесника: за гробом кабан нес крест, олень в виде ангела нес хоругвь, лиса тащила требник, а целый табун всякого зверья и птицы провожал в последний путь лесника, вся картина была выполнена гуталином, помидорами и ультрамарином. Итак, это была жуткая мазня, но и в таких полотнах бывает иногда что-то трогательное; и сейчас, когда картины не стало, она казалась здесь просто необходимой, и Борису было больно, что ее нет на стене. Это безошибочно почувствовал Лель.
— Пани Калина продала ее на адвоката. Кто-то из управления, кажется инспектор, облюбовал себе эту картину и, кажется, хорошо заплатил.
Значит, Калина продала картину, ей не хватило денег, вырученных за черешню, которую она, должно быть, продала, как это делал ежегодно Матеуш, адвокат не мог столько стоить, и она, наконец, могла продать что-нибудь другое. Глухарь на картине походил на святого духа в образе голубки, а кабан с крестом почти ничем не отличался от свиньи, только был сильно намазан гуталином, но картина в целом была феноменальна, без нее стена напоминает физиономию с выбитым глазом или однорукого человека…
— Вы ведь можете написать такую же, правда?