Колодзей встретил Бориса приветливо. Это был высокий, чуть сутулый мужик с худым, покрытым седой щетиной лицом, внимательным взглядом и нарочито медленными движениями.
— А я подумал, что это Матеуш. Уж очень вы похожи.
— Как братья, — сказала Калина. — Марек в школе. А вот и Павел. Ну как он, вырос?
Павел скорее походил на мать, но Борису показалось, что сам он лет тридцать тому назад выглядел точно так же. «Похож на отца», — подумал он и чуть не произнес вслух, но вовремя спохватился, это было бы крайне бестактно по отношению к старику, который с необыкновенным достоинством терпел сына Матеуша, явное доказательство неверности Калины.
— Спасибо, — пролепетал Павел, пряча в карман пакетик с конфетами. — А что у этого пана с рукой? — обратился он к матери.
— Болит, — ответила Калина. — Это не пан, а дядя, Павелек, знаешь?
— Вот именно, — подтвердил Колодзей, неизвестно — с насмешкой или с отчаянием. — Я корову велел взять сюда, — объяснил он, — и кур тоже, а вот для свиньи нет места, и Калинке приходится бегать.
— Вы хлеб уже убрали? — спросил Борис.
— Слава богу. Успели до дождей. Спрятали и свое и Матеуша. Мучается он там, бедняга.
Его слова звучали искренне, он говорил о Матеуше, как о близком человеке, как, например, о зяте, совсем не как о сопернике, который наставил ему рога, завладел его молодой красивой женой. Что это: старость или чрезмерная доброжелательность, самокритичность и терпимость? А возможно, с годами его любовь к Калинке превратилась в отцовскую?
Странный, однако, этот старик-рогоносец, без боя уступающий молодому.
— Ты, наверное, у нас будешь столоваться, Борис, — сказала Калина.
— Конечно, как же иначе, — подтвердил Колодзей. — Не будет же он сам себе стряпать.
И старик, так же как и Калина, не расспрашивал о руке, не сетовал, просто не замечал ни опущенного плеча, ни того, что Борис приехал один, без жены, а ведь не каждый бы удержался от расспросов.
— Если ты не очень голоден, подожди до ужина, — сказала Калина. — Я должна еще навоз выгрести из хлева.
— Это теперь ее забота, — оправдывался Колодзей, — мне не под силу. Кое-что я еще делаю, картошку могу выкопать, а вот с навозом уже не справляюсь.
Калина босиком вошла в хлев, и Бориса всего передернуло.
— Уколешься вилами — столбняка не миновать. Неужели нельзя надеть резиновые сапоги?
— Да ты совсем барином стал. Столбняк ему мерещится. Ты сам разве не копался босиком в навозе?
— Ну да, но я не знал, не отдавал себе отчета, чем это грозит, — смущенно лепетал Борис.
И он вспомнил, что ему не раз случалось порезать ногу, а никакого столбняка не было, тогда вообще никто не слышал о столбняках, бывали другие болезни, о которых рассказывали старики: хворь Валентина, или ржаное помешательство, когда бедняки сходили с ума в пору цветения ржи; еще куриная слепота бывала, ну и мор, когда умерших не хоронили на кладбище, а в поле, там и сейчас лес стоит, в котором ни один заяц не спрячется; да, разные были болезни, а вот про столбняк никто не слышал, хотя все сгребали навоз босиком; быть может, этот столбняк — просто психоз, у страха глаза велики…