— Помнишь, как ты боялся, что навоз под дождем намокнет?
Он не помнил. Это Матеуш выдумал однажды, будто Борис, когда отец велел ему выгрести навоз из конюший, а в это время шел дождь, сказал, что навоз размокнет. Кажется, это было, когда Борис приезжал на каникулы, учась в гимназии, но Борис не помнил этого и был убежден, что Матеуш все придумал.
— Помню. Славное было время.
Терпкий запах навоза смешивался с коровьим запахом, получался довольно-таки противный букет, но Борису он напомнил «доброе славное время»; прошлое всегда «доброе», особенно тогда, когда ты перешагнул зенит своей жизни, — так говаривал кто-то из гимназических учителей, а может, из преподавателей института или академии; Борис не помнил, кто автор этого изречения, но теперь он твердо знал, что это не пустая болтовня.
— Калина, а ты помнишь, как мы танцевали? Где это было? Кажется, в школе, ты краснела от смущения и дрожала как осина.
— Помню. Славное было время.
— А ты была влюблена в меня?
— А кто в тебя тогда не был влюблен?
Она говорила это непринужденно, с улыбкой, как говорят о пустяках, но он воспринимал все это иначе, по-своему, как подтверждение чего-то очень важного, что он когда-то недооценил и потерял и вот сейчас может вернуть. Ведь она заботилась о нем: «Будешь столоваться у нас», а еще раньше сказала: «Прости, что я так разогналась, может, тебе помочь?» Почему тогда, после танцев, он не пошел с ней в поле, в лес, на чей-нибудь сеновал, почему даже не поцеловал ее; она была такая же красивая, как и сейчас, и ей было не тридцать лет, а только пятнадцать или, может, четырнадцать, она была румяна как калина и полна ожиданий, мечтала о чем-то, даже не зная о чем. Тогда он прошел мимо нее, свернул не в ту сторону.
Они побежали к колодцу.
— Хочешь, я тебе вымою ноги?
— Я боюсь щекотки, — засмеялась она, — ужасно боюсь. Не трогай меня, не надо.
Марек пришел из школы поздно, обиженный до слез, его оставили в классе после уроков.
— Не горюй, — утешал Борис, поглаживая черные жесткие волосы мальчика, — меня чуть ли не каждый день оставляли после уроков.
— Ну и что? Это вам не помогло.
— Ты прав. Не помогло. Но тебе поможет.
Марек не походил на Матеуша, значит на мать, но Борис никогда не видел ее, он только знал, что она была красивая. И Марек красивый, но в его красоте был какой-то изъян; Борис долго не мог додуматься, что же это такое, пока, наконец, не сообразил: на лице мальчика, а может быть, только в глазах, в отдельных жестах неуловимо отпечаталось сиротство, да, да, сиротство. Неужели Калина относилась к нему хуже, чем к своему родному сыну Павлу? А может быть, само сознание, что он здесь не совсем дома, наложило на его облик этот беспокойный, едва уловимый отпечаток. «Оба мы с тобой, Марек, сироты», — подумал Борис, но тут же отогнал эту мысль: «Какой же я старый дурак».