— Садись, Моника, поговори со мной. Что-то мне тоскливо.
— А Лель когда придет?
— Скоро.
Она села возле него, вытянула стройные ноги, опершись босыми пятками о землю, черные длинные волосы на ногах у нее как бы шевелились, и это показалось Борису смешным.
— Ты чего смеешься?
— Я тебе улыбаюсь, Моника.
— Обойдусь без этого.
— Ты что такая сердитая, кто тебя обидел?
— Лель обязательно придет? Не обманываешь меня? Чего ты так смотришь, бутылки не видел?
Из кармана жакета у нее торчало запечатанное сургучом горлышко бутылки.
— Это ты Лелю принесла?
— Могу дать и тебе.
— Я не пью.
— Господи, так я и поверила.
— Клянусь тебе, Моника, не пью. С тех пор как попал в эту переделку, капли в рот не брал.
— Капли — нет, стакан — да.
— Я тебе серьезно говорю, Моника.
Ладонью она ловко выбила пробку, закинула голову и, не касаясь губами горлышка, влила половину содержимого бутылки прямо в рот, остальное молча протянула Борису.
— Из бутылки я не пью.
— Можешь перелить.
— Пойдем ко мне наверх, Моника.
Борис нашел стакан, вылил содержимое бутылки.
— Твое здоровье, Моника.
— Я на здоровье не жалуюсь.
Он выпил, и в первый момент ему показалось, что Моника обманула его, что это вода, а не водка. Лишь немного погодя по всему телу разлилось знакомое тепло, на душе стало легко, пружина ослабла и блаженство захлестнуло его, хотелось смеяться.
— Садись, Моника, почему ты стоишь?
Она присела на тахту, вытянув волосатые ноги.
— Ну, когда же этот Лель придет?
— Придет. Куда ты спешишь?
— Ты что уставился на меня? Не нравлюсь?
— Вовсе я не уставился.
Ему хотелось сказать ей что-нибудь приятное, страшно хотелось, но ничего подходящего не приходило в голову. Он думал о ее жизни, которая ему вдруг показалась загадочной. Ведь Моника была когда-то неглупой девчонкой, окончила педагогический лицей, и ее отец, старый Гловацкий, гордился этим невероятно, потом она работала в детском саду в Гродеце, потом у нее родился ребенок, теперь все зовут ее «спиртная Моника»; молодая женщина, а так опустилась. Впрочем, кто знает, возможно, ей-то самой хорошо, совсем ведь неважно, кто что думает о нашей жизни, о нашем несчастье, важно, как мы сами это ощущаем.
— Чего молчишь, ты ведь сам меня пригласил.
— Ты сегодня не работаешь? — спросил Борис, лишь бы что-нибудь сказать.
— Мне не для кого работать.
— Пожалуй, верно. Почему ты замуж не выходишь, Моника? — Она пожала плечами.
— А почему ты не министр?
— Потому что не хочу.
— Вот видишь.
— Быть может, у тебя нет всего, что нужно?
— Небось хочешь проверить?
Из второго кармана она вытащила еще бутылку.