— Матеуш всегда был ловкий и сильный, — рассуждал Колодзей. — Ну и Феликс тоже парень не промах.
Рискуя жизнью, защищать того, кто стережет тебя с винтовкой, что это — геройство или глупость? Трудно разобраться, когда ничего не известно, кроме этих нескольких фраз, состряпанных для сенсации. Все это неубедительно, возможно, была просто драка, потасовка, под чьим-то пером превратившаяся в событие с Матеушем в главной роли.
— Не верю я в это, — сказал Борис.
— Разве газета станет врать?
— Всегда можно из мухи сделать слона.
— Съездили бы вы туда, в тюрьму, вдвоем с Калиной?
Он не нашелся, что ответить.
— За примерное поведение дают свидание, — продолжал Колодзей. — Всегда так было. А такой поступок должен считаться примерным поведением. Вас, наверное, пустят к нему.
Он говорил «вас», но имел в виду Бориса, это он должен проявить инициативу, не дожидаясь Калины, у него нет никаких дел, и ему легче будет уговорить кого надо, добиться свидания, ему это проще, чем Калине, которая нигде не бывала; старик говорил «вдвоем с Калиной», но обратился прежде всего к нему, он прямо не решался сказать, что это его обязанность, но это было так, да и Борис сам очень хотел повидаться с Матеушем, интересно, как он сейчас выглядит, что переживает, о чем думает, да и в каком он там положении. Борис предельно ясно видел себя самого в том положении, в какое попал Матеуш, но Матеуша не мог себе представить; но он знал также, что он не способен на такое усилие и если даже поедет туда, то при первом же препятствии отступит, уйдет несолоно хлебавши; у него не хватит ни энергии, ни смелости, чтобы стучать во все двери, всегда с ним так получалось; в каком-нибудь учреждении, если он уж собрался туда, то долго простаивал у порога, прежде чем решался постучаться и войти; в очередях на почте или в магазине его всегда отталкивали, он всем уступал, хотя внутренне возмущался и злился, он был робок из боязни обидеть кого-то, вызвать ссору, скандал; ему всегда казалось, что все на него смотрят свысока и неприязненно; всегда — то есть с тех пор, как он попал в город; раньше было не так, он прекрасно помнит; он дружил с людьми старше себя, так как превосходил своих сверстников развитием и знаниями, был уверен в себе, почти самонадеян, но все изменилось, как только он попал в город, поступил в институт и на работу в горпроект; там ему пришлось равняться на людей, превосходивших его, пришлось следить за каждым своим жестом, словом; подбирая слова, он начинал запинаться, рассчитывая жесты — уподобляться манекену, сам замечал это, ясно видел, но не мог остановиться, и только первые творческие успехи, теперь кажущиеся ему до смешного незначительными и совершенно пустячными, а тогда очень для него важные, помогли ему обрести бойкость речи и известную непринужденность движений, но он так и не смог побороть застенчивости и скованности; его влекла организаторская и общественная работа, он находился на важных участках этой работы, председательствовал, спорил, выступал, но перед каждым выступлением безумно волновался, с огромным трудом преодолевал смущение; со временем появилась привычка, но и она не смогла вернуть ему прежнюю непринужденность, уверенность в себе, навсегда оставленные в деревне. Но всего этого Борис не мог объяснить Колодзею, и он сказал: