— Сядь ко мне, — просит она его, и сын послушно садится. Сейчас он снова ребенок, переживающий ужас от того, что остается в одиночестве, ребенок в предчувствии тоски по матери, которой никогда больше не будет рядом. Возвращается его вечная боль, знакомая с тех еще пор, когда умирал отец.
Давно нет Бена. Потеря, с которой трудно смириться.
И сейчас меня ждет самая тяжелая утрата.
Конечно, Джулия и Иньяцио есть и будут с ним, но роднее матери у него никого нет. Ему хочется вернуться назад. Он бы все отдал, лишь бы на мгновение снова очутиться в детстве, когда она убаюкивала его на руках.
Джузеппина, кажется, читает его мысли.
— Не оставляй меня одну, — просит она со страхом в голосе, тонком, как ниточка. И он целует ее в лоб и обнимает. Теперь он убаюкивает ее, шепчет ей на ухо то, чего раньше не мог сказать, прощает ей ее ошибки, которые — теперь он знает это — каждая мать неизбежно совершает.
Джузеппина гладит его лицо.
— Кто знает, что было бы, если б твой отец был жив. Если бы еще один ребенок родился, — говорит она.
Винченцо пожимает плечами. Неизвестно, отвечает он ей. Он почти не помнит Паоло.
Но она не слушает его. Смотрит вдаль, за изножье кровати.
— Он придет за мной, да. Господь знает, что я ношу внутри, все мои плохие мысли знает. Он простит меня.
— Конечно, Бог все знает. Не переживайте об этом, — пробует он ее успокоить.
Мать поворачивает голову. Ее лицо слегка розовеет.
— Кровинка моя, — бормочет.
Беспамятство накрывает ее волной, и она в ней тонет. Тело горячее — возможно, ее бросило в жар. Дыхание замедляется, становится едва ощутимым.
Он ложится подле нее, закрывает глаза.
Спустя несколько мгновений, когда их открывает, Джузеппины Саффьотти Флорио — его матери — больше нет.
* * *
Конец декабря, прошло несколько дней после Рождества 1865 года. Сквозь анфиладу комнат дома на виа Матерассаи проходит Иньяцио. Его ботинки в грязи и пыли. Блестящий пол отражает свет от безопасных газовых светильников, которые он недавно распорядился установить.
Он разговаривал с отцом о приобретении нового дома: эти маленькие и темные комнаты не соответствуют высокому положению их семьи. Винченцо тогда посмотрел на него снизу вверх — брови нахмурены, рука замерла над листом бумаги.
— Хорошо, ищи сам и скажи мне, когда найдешь.
Отец доверяет ему.
Однако Иньяцио по-прежнему его боится. Нет, поправляет он себя, открывая дверь небольшой материнской спальни. Это не страх. Это недоверие. Старая рана, которую дела и близкие отношения, выстроенные за долгие годы, не смогли залечить.
Они по-своему близки. Однако это не та духовная близость, что выражается в словах, нарушающих молчание. Они многозначительны, и они припасены для матери.