Перед началом пары я подошла к парте Гейба и улыбнулась ему:
– Слушай, если не хочешь читать, я могу это сделать за тебя, – предлагаю я, хоть и не стоит. Сейчас неделя перед Днем благодарения, а он отсутствовал почти весь семестр и ничего не читал группе.
– Нет, нет, – говорит он, хватаясь за край парты, – я сам. Пора собрать волю в кулак.
– У тебя отличный рассказ с меткими метафорами.
– Если меня стошнит, не раздувайте из этого трагедию, хорошо?
– Как ты дожил до такого возраста, не выступая с презентациями и не выработав к ним невосприимчивости?
– Честно? Мне приходилось часто выступать, но от этого каждый раз становится только хуже, а не лучше.
Я сочувственно на него смотрю, а затем призываю класс к порядку:
– Сейчас Гейб зачитает эссе на тему, которую мы выбрали пару недель назад: детские воспоминания. Прошу уделить ему внимание.
Занимаю место в первом ряду и слышу, как Виктор бормочет: «Ну да, самое время».
Гейб становится перед классом, стараясь зрительно казаться меньше, но почему-то от этого он выглядит еще выше и несуразнее. Он щелкает костяшками пальцев и улыбается классу. Вижу, как дрожит бумага у него в руках, но он борется с волнением и начинает читать.
В Интернете есть фотография дерева, которое оплело велосипед. История гласит, что к дереву его прислонил юноша и совсем о нем позабыл, так как его призвали на войну. Это выдумка, но, если вы раньше не видели этого фото, погуглите, когда вернетесь домой. Этот образ вас пленит.
Глядя на него, я всегда вспоминаю, как однажды, когда мне было шесть, мы с мамой зашли в магазин. Отчасти я запомнил это потому, что мама редко брала меня куда-нибудь одного. Рядом почти всегда были либо старший брат, либо одна из младших сестер. Не помню, почему я остался дома: может, приболел и не пошел в школу или папа приглядывал за остальными. Но этот день мне запомнился потому, что были только я и мама.
С нею заговорил какой-то старик, а потом повернулся ко мне и спросил, как меня зовут. Я спрятался за мамой, потому что очень боялся незнакомых людей. Может быть, нам в садике часто показывали видео с опасными людьми, так что вкупе с моей природной застенчивостью разговоры с людьми стали практически невыносимыми.
Старик был страшный, по крайней мере, для шестилетнего меня. Кожа будто таяла у него на лице, от него странно пахло. Волосы свисали неопрятными прядями, рубашка была застегнута криво, не на те пуговицы.
Пока мы ехали домой, мама спросила, отчего я так испугался, и сказала, что бояться не стоит. Она знала этого старика. Он жил с ней по соседству, когда она была такой же маленькой, как я. Я объяснил, насколько позволял детский словарный запас, что я думаю о его волосах и коже, о том, какой он неопрятный.