– Мы вас поняли, товарищ Антонова, – кивнул вождь, – и еще подумаем над этим вопросом. Есть мнение, что признавать Германию явочным порядком территорией Советского Союза мы будем уже после окончательного краха Третьего Рейха, и тогда же объявим в Европейских странах первые послевоенные выборы, за которыми воспоследует и все остальное. А наши бойцы и командиры, если у них действительно большая любовь, потерпят до того момента, когда мы сможем все сделать по закону. В исключительных случаях, которые тоже бывают в жизни, компетентным органам, которые будут разбирать дело и решать, разрешить или запретить, следует смотреть на лояльность невесты к советской власти и послужной список жениха. На этом вопрос можно считать исчерпанным; товарища Берия я попрошу остаться, а остальные могут быть свободными.
В канун второй годовщины начала войны на востоке в резиденции Гитлера Бергхоф царила необычайная суета. Казалось, будто переезжает грандиозный цыганский табор. В грузовики, частью навалом, частью аккуратно, грузились книги, документы, пуховые перины, мужские костюмы и многое другое, что необходимо политику в его повседневной жизни. В воздухе летал черный пух от сгоревших бумаг: миллионы страниц документов обратились в пепел в многочисленных каминах, печах, да и просто кострах, разложенных прямо во дворе.
Ударная панцергруппа и конная армия большевиков находилась уже в непосредственной близости к Зальцбургу, и Гитлер стремился убраться с их пути, опасаясь столкнуться нос к носу с весьма недружелюбными Иванами. Прорвав фронт пять дней назад, к настоящему моменту большевики успели захватить почти всю провинцию Остмарк и весь Протекторат. Помимо Зальцбурга и Пассау, их панцеры уже подходили к Праге (где было неспокойно), Пльзени, Градец Карлове и Остраве. Во всех этих землях где было сильно влияние еврейского бога, а стало быть, германскую армию повсюду обязательно преследовало предательство.
Люди, помогавшие Адольфу Гитлеру собирать манатки и сматывать удочки, действовали с мрачной сосредоточенностью. На каждого из них давило ощущение неизбежности приближающегося конца. Но это было не просто осознание того, что они проиграли, но тяжкое, не проходящее ощущение совершенной когда-то ошибки. Прежде они воодушевлялись надеждой на будущее величие и превозносили своего фюрера, действующего так дерзко и решительно. Они славили его, они грезили о триумфе, о поместьях с рабами… Ведь им, приближенным к особе великого вождя, должно было достаться все самое лучшее. Прежде они были бодры и циничны – ведь их лидер демонстрировал те же качества. Но теперь, когда все их идеалы и мечты под сокрушительными ударами с Востока обратились в труху и тлен, они не испытывали ничего, кроме безнадежной тоски и безысходного ужаса. Теперь, когда конец их «Тысячелетнего Рейха» стал очевиден и неотвратим, многие из них пытались в душе взывать к небесам. Но небеса молчали. Всевышний ничем не мог и не хотел им помочь. Людей, запятнавших свою душу чудовищными, осознанными преступлениями, ждало только вечное проклятие. На них уже лежало несмываемое клеймо Зверя… Впереди были мрак и пустота, и где-то вдали уже слышался скрежет зубовный… Врата ада были гостеприимно раскрыты для тех, кто когда-то сделал выбор в пользу Врага рода человеческого…