А вот тут картина была уже более определенной и вызывала такое отвращение, что даже наш Просто Лёня (вот уж на что уже жизнерадостный живчик), выглядел по-настоящему потрясенным. И это при том, что ему уже не раз приходилось вместе с нами врываться в оккупированные врагом города и видеть арийскую действительность как она есть. И фиксировать факт преступлений немецко-фашистских оккупантов как раз и вменялось в его обязанности как начальника политотдела корпуса. И делал он подобную работу уже не раз, но только ТАКОЙ мерзости ему до сей поры не попадалось. Ни в Минск, ни в Париж наш корпус по горячим следам не входил. О таком мы лишь слышали или читали.
Местные – те, что все-таки остались живы благодаря действиям наших штурмовиков – тоже вносили в это ужасающее зрелище определенную ноту, усиливая общее впечатление: слышатся вой и плач; гнев и горе стелились над землей, взывая к отмщению. Пока было сложно назвать количество погибших, но и без того ужас зашкаливал. И к тому же оказалось, что рядовой состав этой живорезной бригады был не немецким, а состоял из ошметков дивизии «Галичина», намотанной нами на гусеницы на подступах к Люблину. Получается, не все намотали, кое-что осталось на развод… Разбежаться уцелевшие эсесманы не смогли, поскольку мои фланговые бригады плотно охватили городок с севера и юга, фактически замкнув кольцо окружения. И скоро сюда, на площадь, к месту преступления стали сгонять людей в черной форме, в исподнем или вообще тех, кто, пытаясь замаскироваться, умудрился разоблачиться догола.
По-хорошему стоило бы умыть руки, отдав эту публику на расправу местным пейзанам, но, по счастью, для этого дела у меня есть товарищ Санаев. Он сам все расследует при участии Просто Лёни, составит тройку полевого трибунала, вынесет смертные приговоры (ибо при таком составе преступления других быть не может), потом добровольцы из аборигенов по очереди вздернут преступников на построенной немцами же добротной виселице, а затем спалят их тела на специально для этого сложенном костре. Местные кричат, что этих гадов следует жечь живьем, но, несмотря на все мстительные рефлексы, такое категорически запрещено. И так уже наше вмешательство в историю, с одной стороны, сократило войну и уменьшило жертвы Советского Союза, а с другой стороны, побудило Гитлера к такому чудовищному выверту как прямое обращение к силам зла…
Одним словом, оставив дела с расследованием и воздаянием на товарищей Санаева и Брежнева, я отправился туда, где эсесовские панцерманы пытались организовать нам засаду. Не то чтобы эта засада была мне особенно интересна (ничего особо хитрого в ней не было), просто я хотел оказаться как можно дальше от того места, где совсем недавно творился ужас смертоубийства, а теперь будет вершиться судилище, которое покарает пособников палачей. И вот тут я наткнулся на Слона. Полковник Рагуленко в несвойственной ему задумчивости стоял над лежавшим навзничь трупом человека в черном танкистском комбинезоне со знаками различия гаупштурмфюрера ваффен СС и держал в руках солдатскую книжку, очевидно, при жизни принадлежавшую покойному.