Дни шли за днями… И однажды утром по радио под завывание фанфар сказали, что германская армия начала на Востоке историческую битву, которая определит итог этой войны. И после этого наступила зловещая тишина. Кроме той утренней передачи, больше ничего… Рейх до самого вечера не отходил от радиоприемников, однако известий не было. Это могло означать только одно… Ведь я помню, как было в самом начале: сообщение о начале наступления – и почти сразу диктор в упоении победным экстазом начинает перечислять захваченные с боя города и называть количество убитых и пленных большевиков.
И только на второй день радио ожило, заставив всех трепетно внимать. Но слабые ростки надежды, что мы лелеяли в своих душах, при первых же словах увяли и рассыпались в прах. Дикторы бормотали про идущие на русской равнине тяжелые бои и массовый героизм германских солдат, и голоса их звучали смущенно и натужно. А в более осведомленном обществе заговорили о новом Вердене… И никаких упоминаний об армии моего мужа. Вероятно, она оставалась в резерве, и я молила Всевышнего о том, чтобы так продолжалось и дальше.
Но Господь не услышал моих молитв. Все случилось как в кошмарном сне. Сначала пришло сообщение о встречной танковой битве в степях юга России, в которой армия моего мужа потерпела сокрушительное поражение от Вестника Смерти. Потом я получила известие о том, что в ходе этого сражения мой Эрвин пропал без вести – предположительно, попал в плен – по крайней мере, его тело не было найдено на поле боя рядом с телами его подчиненных. Я не знала, радоваться мне или же оставить последнюю надежду: большевистский плен едва ли мог являться приятным местом, особенно для таких как мой муж; все мы были наслышаны о чудовищных пытках, применяемых русскими… И я металась в растерянности и смятении, принимаясь то истово молиться, то проклинать войну и русских…
А через месяц через Швецию мне пришло письмо… И это была весточка от Эрвина! Он подтверждал, что действительно в плену, и даже не ранен. Принес это письмо сотрудник гестапо, сказав, что я должна написать мужу ответ о том, что мы здесь с Манфредом будем жить ровно до тех пор, пока он там, в русском плену, хранит верность фюреру и Германии. Я написала все как он просил, и, когда гестаповец ушел, забилась в тяжелых рыданиях. Мой Эрвин! Он такой сильный и свободолюбивый; несомненно, его пытают и склоняют к измене вермахту и Германии…
После того как большевики завоевали Швецию (Сталин взял у фюрера несколько уроков международной бесцеремонности), связь с моим мужем оборвалась. Между нами больше не было нейтральной страны, почта которой взяла бы на себя труд соединить два любящих и страдающих сердца. Но еще чуть раньше у меня и множества других немцев произошла еще одна трагедия. Из наших сердец попытались вырвать Христа и Деву Марию, заменив их культом «истинного арийского бога», за фальшивым ликом которого скрывался ни кто иной, как сам Сатана… Да, это была трагедия, но никто не смел даже заикнуться об этом. Все мы стали похожи на послушных марионеток, которые не имеют ни воли, ни сил, чтобы вырваться из-под власти сумасшедшего кукловода… Слишком долго мы доверяли ему. Слишком горячо верили… Мы даже любили его! И вместе с тем не замечали, как постепенно утрачиваем нравственные ориентиры, которые во все века помогали нам пережить невзгоды и потрясения… Как, почему это случилось? Я не находила ответа. Впрочем, я боялась об этом даже и думать: казалось, мои мысли могут быть каким-то образом услышаны – и тогда для меня наступит конец…