Кроме всего прочего, нам пришлось уехать Из Винер-Нойштадта почти сразу после того, как Эрвин попал в плен, ибо Роммель-вилла нам никогда не принадлежала, а была предоставлена в пожизненное пользование семье героя Рейха и любимца фюрера. Проиграв свою главную битву, мой муж вышел из фавора у фюрера, и поэтому мы с Манфредом переехали в Ульм. Тихий спокойный дом, укрытый под сенью деревьев, дал нам убежище в это непростое время.
После внедрения нового культа я всячески уклонялась от участия в богомерзких мистериях. Ни я, ни Эрвин никогда не делили вокруг себя людей по сортам наций и религий. Для нас и не могло быть иначе, ведь половина моих родственников проживала в Польше, а дядя, католический ксендз Эдмунд Росчалиньский, без вести пропал в сентябре тридцать девятого года – так что даже моему мужу со всеми его связями не удалось разыскать следов… Несомненно, это указывает на участие в этом деле людей из гестапо. В свою очередь, мой муж никогда не делил своих подчиненных на католиков, протестантов и иудеев; для него важным было только то, являются ли эти они патриотами Германии и мастерами своего дела. Но теперь в Германии все изменилось, приобретя самые чудовищные, уродливые формы… Все ненавидят и подозревают друг друга. Ненависть и страх смерти разлиты в воздухе, как облако чернил, которые выпускает из себя осьминог, когда, раненый, пытается скрыться от преследования.
А Рейх, судя по всему, был ранен смертельно… Скрыться же от своего врага ему было некуда – ведь земля круглая, а Европа маленькая. Фронт, когда медленно, а когда исполинскими рывками, начал сдвигаться по направлению к Германии. Подумать только – в Винер-Нойштадте сейчас уже русские! И чем дальше шло дело, тем гуще разливалась в воздухе ненависть… Я отчетливо понимала, что нас с Манфредом могут в любой момент схватить и бросить на жертвенный алтарь как семью изменника арийской расы… воображая это, я холодела, зубы мои начинали стучать. На худой конец, меня могут мобилизовать меня во фраубатальон, а сына – в фольксштурм. Сейчас Рейх дошел до такой крайней черты, что ставит под ружье не только женщин, но и мальчишек, которым от роду тринадцать-четырнадцать лет.
И однажды настал тот момент, когда я, выглянув в окно, решила, что это наш полный и окончательный финал… Это произошло заполночь. К нашему дому подъехала большая легковая машина и закрытый тентом грузовик. Вышли люди в черной форме, и вскоре раздался решительный и требовательный стук – они всегда так стучали.
Холодея, трясущимися руками я открыла дверь. Передо мной предстал офицер со знаками различия штурмбанфюрера и пронзительно-ледяным взглядом бледно-голубых глаз – очевидно, он был у них старшим. Сразу было видно закоренелого убийцу, отправившего к своему «богу» большое количество таких же невинных жертв, как я сама и мой сын… С бесцеремонностью, присущей только этой организации, даже не представившись, этот штурмбанфюрер приказал своим людям оцепить наш дом и тщательно проверить все внутри. И, естественно, никого не нашли, потому что наша служанка фрау Герта приходит стряпать и стирать для нас только днем. Еще три солдата зашли к соседям, у которых располагался пост гестаповцев, наблюдающих за нашим домом, и несколько минут спустя вышли обратно, имея вид людей, которые хорошо сделали свое дело.