Дракон судорожно кивал, но на последнее энергично замотал головой. Наташа горько и по-взрослому усмехнулась. Ничего веселого не было в ее кривой улыбке, но зоркие драконьи глаза усмотрели в глубине надежду, как уголек под золой.
– Где это тридесятое государство? Нет, не сейчас. И даже не на будущей неделе… Ты должен отдохнуть. Мне не нужны подвиги, мне достаточно твоей чуткости и доброй силы. Для меня не нужно сносить крепости, лучше подари мне цветы. И укради меня, пока не стала я черства душой, как все вокруг, кто старше хотя бы на пять-десять лет. Только… давай хоть школу окончу, а? Зачем позорить тебя перед родней.
* * *
В первых числах марта подули теплые ветры. Снег и лед уступали место большим лужам. Все чаще солнце заставляло горожан снимать шапки и расстегивать пальто. Река Нерка вздувала зимнюю броню, и для рыбной ловли наступил мертвый сезон. Рыбаки убирали пеши, буравчики и прочую луночную снасть в чулан и ходили по магазинам, выискивая по блату спининги и корейские бамбуковые удилища. Грязь проступала из-под рвущегося холодного покрывала. Все властнее пахло весной, девчата искали в парках и голых рощах у реки подснежники, раскидываемые солнечным Ярилой[24] в белой мантии. Некоторые хлопцы принимались мучительно складывать стихи, бледнеть и краснеть, уставясь в короткие фартуки одноклассниц.
Первую весну за последние шесть-семь лет Наташа не болела. Учителя даже смутно удивлялись, когда, проверяя отсутствующих, видели, как Наташа поднимает руку, услышав свою фамилию. И, словно не веря, вызывали ее к доске. Сложив чинно руки за спиной, девочка начинала монотонно рассказывать урок, словно перед глазами у нее был раскрытый учебник. Учителя подозрительно косились на первые парты и потом автоматически, в силу многолетней привычки, ставили Наташе тройки, реже четверки. Только на уроках литературы, где царили скандально демократические порядки, девочка получала чуть ли не за каждое слово отметку «отлично», причем за свои собственные мысли. Так повелось еще с первой четверти шестого класса. Пятидесятилетняя учительница, супруга начальника штаба местного гарнизона, придерживалась школьной программы так же, как Александр Дюма исторических событий – то бишь приблизительно. Подавляющему большинству детей это нравилось. Директор предпочитал помалкивать, завуч позволял себе бурчать только за спиной без пяти минут генеральши и срывал зло на более беззащитных преподавателях. Особенно доставалось пополнению личного состава школы номер сто тридцать из числа практикантов пединститута и окончивших его в прошлом году. Они были поголовно отправлены в младшие классы, вместо более им интересных восьмых, девятых и десятых. Старшеклассники тоже тайно проявляли недовольство. Молодые педагоги воспринимались почти за своих, исключая нескольких, должно быть родившихся сорокалетними. Но руководство школы не считало нормальным, когда привлекательная двадцати трех от роду учительница говорит верзиле-балбесу-хулигану из девятого «В»: