– Ничего больше, – торопливо ответила она. – Он просто подошел на перемене и спросил, как тебе французские фильмы. Вот и все.
– А про… Никиту?
Наташа подавляла. В голосе ее звучали сибирские вьюги в стенах острога и щелканье казацких нагаек. Настя потупилась.
– Ну, добавила, что у тебя друган из 17-й школы. Думала, сразу отвяжется.
– И Вовик что же? – сурово допрашивала Наташа.
– Призадумался, потом сказал: «Ладно». Наташка, почем мне знать, что этому дураку в голову взбрести может? Западло я тебе сделала, да, подруга? – с раскаянием воскликнула Настя. – Ну, не бойся, я тебя в обиду не дам.
Наташа странно усмехнулась и немного погодя подобрела.
– Хорошо, Настенька, – сказала она, и девятиклассницу оторопь прошибла от обращения, – только после школы проводи меня.
– Да, да, конечно… Я еще Сережку Кирюхина прихвачу, ему по пути будет, он же, знаешь, с Леночкой Ваксберг шуры-муры завел…
Этим вечером Наташа увидела Бельмондо. Но в кинотеатре рядом с ней сидел не кто иной, как Нуми, и тоже смеялся выходкам очаровательного француза, оскалив, может быть, слишком уж блестящие зубы. Возвращались пешком, напрямик через парк, где дракономальчик мог перестать напрягаться в тесном человечьем обличье. Шли, весело болтая и повторяя шутки из комедии. Совсем незаметно для себя вошли в квадрат жилых домов – Наташин двор, заросший ясенем, акацией и хиловатыми березами. Там, поперек каменной дорожки через детскую площадку, стояла дюжина темных силуэтов на фоне отражений окон в лужах среди остатков снега. Их ждали.
Наташа в панике сжала ладонь Нуми. Она не боялась за него. Хотя с утверждением о том, что дракон в бою опаснее груженного напалмом бомбардировщика, нельзя было писать реферат по зоологии и получить за него пятерку, Наташа знала силу своего друга. В гневе он был способен сровнять с землей приличный город. Иногда она даже удивлялась благодушию дракономальчика. Он был добр. Не кичился могуществом, не презирал слабость. Но в отношении к жизни и смерти его кодекс чести был немного диковат: на первом месте были достоинство и соблюдение правил поединка, а на последнем – инстинкт самосохранения и желание уцелеть во что бы то ни стало. Поговорку о том, что победителя не судят, Нумихразор не понимал. Зато прекрасно истолковал другую – либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Правильно, но по-своему. Гибель рано или поздно неотвратима, разъяснил он однажды принципы войны в его разумении, но позора бесчестья всегда возможно избегнуть. «От нарушившего данную врагу клятву отворачивается даже Смерть», – эту драконью пословицу Наташа не понимала. Она всегда считала убийство чем-то не только ужасным, но и не отдельного человека ума делом. Существовали милиция, прокуратура, суд, органы Госбезопасности, армия. Саморасправа в Наташином мире была преступлением, самоубийство – непростимым грехом, а самооборона отличалась свойством постоянно превышать себя. Личность не имела права возлагать на себя ответственность (или дерзость) такого рода. Преступившие эти запреты, узурпировавшие права государства – или Церкви – словно переставали быть людьми и роднились с чем-то вроде леших, вурдалаков и прочей нечисти-нежити