— Итак, вы решили отравить Петровскую. Чем отравить, Евгения? Вы что, хорошо знакомы с токсикологией?
— Нет, совсем незнакома. Я не стала заморачиваться с фармакологическими справочниками, да я бы в них всё равно ничего и не поняла, латыни-то я ведь не знаю. В наше время совсем не обязательно собственноручно готовить синильную кислоту, в наше время отравить человека можно чем угодно, потому что вокруг одни яды.
— Неужели? А я и не знал.
— Отравить, к примеру, можно хлоркой, а ещё лучше ацетоном, жидкостью для снятия лака, у них приятный запах, и если подмешать в алкоголь, то совсем незаметно, — в её голосе появилась сталь, а выражение глаз сделалось безжалостным. — Но дело в том, что Петровская на работе кроме кофе ничего не пьет. Какой уж там алкоголь. А вне работы мы с ней не общались. Поэтому кофе и только кофе. Сначала я решила приготовить бертолетову соль. В домашних условиях это не так уж сложно, достаточно коробки спичек или какого-нибудь отбеливателя, но был бы слишком явный запах, и пришлось отмести эту затею. Поэтому поступила предельно просто: нашла компанию по уничтожению грызунов, попросила яд, предназначающийся крысам. Она ведь и есть крыса, раз чужого мужа скрысила. Моя просьба не вызвала ни у кого ни малейшего интереса. Продавец равнодушно спросил, много ли крыс, я ответила, что одна, но очень живучая, он дал мне пакетик с порошком, сказав, что отрава обладает почти мгновенным эффектом. Мне хотелось разузнать, причиняет ли она боль и противна ли она на вкус, но я побоялась, что это вызовет у него подозрения.
— Что было потом? — болезненно скривившись от такого чудовищного откровения юной девушки, спросил старый Кантор.
Женя сидела, как ни в чём не бывало, с видом прилежной ученицы, отвечающий урок старому профессору, так что у Петра Кантора глаза затуманились плотной пеленой гнева. Оказывается, эта девочка настолько была щепетильна в вопросах чужой нравственности, что на какое-то время позабыла о своей собственной.
— Дома я распечатала этот порошок и долго принюхивалась. Мне показалось, что я уловила слабый запах цикория, и тогда я подумала, что надо попробовать смешать его с кофе. Так я и сделала, сварила кофе в турке, добавила немного порошка, перемешала и, что самое главное — вся эта белая смертельная пыль плохо растворилась в кофе. Немного изменился цвет, и я подумала, если добавить молока, будет то, что надо.
И я стала ходить по пятам за Петровской и поджидать, когда же она будет пить кофе с молоком. Всё было напрасно, я караулила её на каждом углу, я знала, что она выпивает ежедневно пять-шесть чашек кофе, то чёрного, то с молоком. Петровская, как выяснилось, пила кофе везде: и в балетном классе, и в своём кабинете, и в буфете, и на сцене, и в зрительном зале — словом, везде, но она редко выпускала чашку из рук, пока не выпьет до дна. Я даже слышала, как она сама однажды, говорила Софье Павловне Романовской, что утром она пьёт кофе, чтобы проснуться, днём, чтобы взбодриться, а ночью — чтобы уснуть.