— Безумец! Что ты такое говоришь? Ты лишил человека жизни, без всяких на то оснований. Помолчи и послушай меня! Сейчас я скажу банальную мысль, так что потерпи. Ведь мир, мир беспрестанно движется, и люди меняются к нам, и мы сами тоже меняемся. Одну вечную любовь сменяет другая, такая же вечная. Раны рубцуются, если их не вспарывать, а если даже и вспарывать, то они всё равно рубцуются.
— Только однажды, — не слушал его Платон, — только однажды Милена побывала в моих объятиях. И если прежде я терзался лишь фантазиями, то после той ночи любви меня буквально разрывали воспоминания, а это уже была настоящая казнь. И я до сих пор отказываюсь понимать, что же терзало меня больше — изнурительная ревность или жажда обладания этой женщиной, несмотря ни на что. Мне незачем здесь оставаться, жизнь без неё бессмысленна и глупа. Сначала её равнодушные отказы пронизывали меня ледяным холодом, таким, что похлеще жестоких ноябрьских ветров, а потом она же сама породила ад в моей груди, в моём мозгу, и этот ад постепенно спалил всё, все мои внутренности. Во мне больше не осталось ничего человеческого. Всё сгорело в преисподней. И мне её не жалко.
Платон говорил медленно, с выражением лица, позволяющим предположить, что он для себя всё решил окончательно.
— А как же чувства? Они тоже сожжены? — старый Кантор понимал, что происходит, и пытался хоть за что-то зацепиться и удержать его.
— Нет, дед, не сожжены, я всё равно люблю её. Просто я стал жертвой собственной слабости или, совершив преступление, принёс Милену в жертву собственной слабости. Не знаю. А за преступлением, как принято считать, рано или поздно следует наказание. Но я слишком жалок и ничтожен, чтобы понести наказание, уверен, я его попросту не выдержу.
— Не понимаю, о чём ты? Ты полагаешь, тебе удастся скрыть всё это и сухим выйти из воды? Мне очень жаль…
— Нет, дед, это ты не понимаешь, — в сердцах закричал Платон как человек с расшатанными нервами. Это было слишком заметно. — Я не напрашиваюсь на сострадание, но остаться жить без неё — это и есть самая страшная для меня кара, и вот её-то мне с моим малодушием, пожалуй, не вынести. Я слишком слаб для этого. А умереть — это как раз и есть выйти сухим из воды. Понимаешь? Жизнь бывает страшнее смерти, и смерти я не боюсь. Не боюсь, как ребёнок, вырастая, перестаёт бояться темноты и пустоты. И мне осточертело одиночество, сейчас меня соблазняет пропасть.
— Но, мальчик мой, разве можно избавиться от одиночества, застрелившись или выбросившись в окно? Одиночество — оно в душе. Послушай меня, не принимай поспешных решений. У тебя будет много времени для размышлений, ты освободишься совсем молодым мужчиной, и жизнь обретёт новую перспективу. Поверь, просто поверь и всё. Если можешь, отложи смерть на какое-то время.