К этому витиеватому вступлению я без всякого зазрения совести приплюсовал кучу таких известных стихотворений, как «Сколько бы ни звал ее по имени, но нет ответа» Соволя, «Где-то в глубине моего сердца» Ёнрана[32], «О! Мадонна! Приди ко мне!» Санхва[33] и тому подобное.
Хоть и двоечник, Чонджин все же смекнул, что я схалявничал, и, надувшись, с обидой проговорил:
— И что, это выгорит? Надо бы как-то поподробнее мои чувства передать…
— А я откуда знаю, что ты там чувствуешь? Тогда бы и писал сам!
— Если бы мог, так и не просил бы тебя!
— Если не можешь, то хотя бы на словах посвятил бы меня, что ты чувствуешь по отношению к этой Миок… Тогда бы я написал… И вообще, как бы хорошо ни было написано любовное письмо, ему далеко до этих выражений из стихов, так что не переживай, можешь спокойно отправлять. Только между нами, раньше меня старшаки тоже просили, и все подобные послания всегда били без промаха…
— Да ну? У всех получилось?
— Говорю же, девчонки еще те дуры!
— Ну ладно! Отправлю как есть, только уговор — обещай никому не говорить, что это твоих рук дело…
— Даже если будут заставлять признаться, не скажу… чтобы не позориться…
После этого случая у меня на слуху часто было имя Хан Миок, хотя я и не был особо заинтересован в предмете разговора. Я узнал, что она пользовалась огромной популярностью не только у пацанов из нашей школы, но у других ребят из центральных школ. И каждый раз, когда я слышал имя этой девушки, мне становилось любопытно, чем закончилась попытка Чонджина с тем написанным мною письмом. И даже не из-за того послания, а просто постепенно во мне все больше и больше просыпалось желание увидеть эту девушку своими глазами.
Чёрт побери! Какой же она должна быть красавицей, чтобы вызвать всю эту шумиху! Стоило закрасться мысли о том, что при первой возможности я хотел бы встретиться с ней, как я почувствовал какую-то непонятную досаду. Это было сожаление о том, что именно я ей написал послание от имени Чонджина и тем самым связал себя чувством долга, не смея проявлять к ней личный интерес и играя роль всего лишь сценического ассистента этого разгильдяя, ограничив донельзя свои возможности. Вот это и расстраивало больше всего: я единственный не могу воспользоваться правом, которым обладали все другие. Из-за этого я хотел с ней встретиться еще больше, в глубине души надеясь разочароваться.
Я все чаще стал приставать к Чонджину с вопросом, чем закончилась та эпопея с письмом. Иногда даже специально ходил в его класс, чтобы спросить об этом. И каждый раз слышал в ответ: «Разве бы она удостоила меня вниманием?» или же «Да я так, наудачу попробовал написать…» Он говорил это с таким выражением лица, будто бы вообще напрочь забыл, что было какое-то письмо… И мне оставалось только поражаться, что он отвечал не с разочарованием, а с нахальным видом. Если бы я был на его месте, то, не получив никакого ответа от девушки, в которую я влюблен, не смог бы сохранять такой невозмутимый вид. Однако когда среди учащихся постепенно стали распространяться слухи, сомневаться в достоверности которых не приходилось, я понял, что означало это самодовольное выражение лица Чонджина. Поговаривали, что у них серьезный роман.