Впрочем, жара уже начала спадать – даже во время этого короткого, но утомительного путешествия я мучилась от пыли и усталости, но не от перегрева. Сейчас царило скорее приятное тепло, солнце стало мягким, лиственные деревья были ещё зелёными, только кое-где в их густой шевелюре начинали мелькать первые жёлтые и красные пряди. А уж пряно пахнущие смолой кипарисы, которыми был щедро засажен парк, и вовсе не собирались менять свой зелёный убор.
Сами горячие источники прятались в отдельно стоящем довольно высоко на склоне дворце. Место было очень живописное – выкрашенные красной краской стены под синей черепицей словно вырастали из серой скалы, обнимавшей их с трёх сторон как ладони чашу. Место утопало в тёмной зелени, и над ним курился постоянный, видимый даже при самом ярком свете лёгкий туман. При ближайшем рассмотрении, правда, на стенах становились видны пятна плесени и облупившаяся кое-где краска – несколько портившие картину свидетельства постоянной сырости. Во дворе были установлены несколько каменных чаш, из которых, распространяя вокруг неповторимый тухлый запах, лилась горячая вода – где сочилась из пастей драконов, оленей или львов, а где и била тугими фонтанами вверх, и стоять рядом с ними было просто опасно: могло обварить, тем более, что многие источники не фонтанировали постоянно, а срабатывали, подчиняясь им одним ведомому ритму. В самом же дворце прятались купальни, но их я до поры до времени не видела.
Двор развлекался как мог. Прогулки на свежем воздухе, катания на лодках, чаепития, во время которых проводилось что-то вроде викторин – кто угадает больше стихов, или растений, или цитат из местной классики. Однажды я в числе других девушек сопроводила императрицу на представление уже не кукольного, а живого театра. Для меня оно оказалось очень непривычным: голая сцена без каких-либо декораций, на ней – не более двух актёров, разыгрывающих коротенькие нравоучительные сценки, и к тому же они не говорили, а пели. Сперва я подумала, что пение рассчитано на комический эффект: артист, только что объявивший первую сценку красивым глубоким баритоном, вдруг запищал гнусавым фальцетом. Другой вторил точно таким же неестественно-писклявым зажатым звуком, так что, если закрыть глаза, можно было и не различить, кто из двоих открывает рот. Однако среди зрителей никто не смеялся, напротив, все внимали весьма благосклонно. Видимо, такова была манера театрального пения. Странно, а вот отголоски воинских песен, долетавшие до нас во время путешествия от костров гвардии, звучали вполне нормально.