Айла поджала губы. «Странно», – подумала она, выключила фонарь и отложила его вместе с фотографией в тумбочку. Сразу после этого её сморил долгожданный сон.
…Её глаза были устремлены в помутневшее пасмурное небо, по которому, повинуясь порывам холодного ветра, скользили невесомый серый пепел и густой чёрный дым, сквозь которые пробивались яркие пучки искр, вылетающих из зияющей раны полыхающей позади Пирамиды. Она не видела её искорёженный взрывом стеклянный бок – она лежала на асфальте, раскинув в стороны руки и ноги, как выброшенная на помойку тряпичная кукла, и пыталась сделать вдох, но лёгкие отказывались повиноваться её воле и болели, словно раздавленные о позвоночник.
Всё её тело, истерзанное взрывом, кровоточило, но боль от свежих рваных ран для неё теперь была не более, чем далёким эхом сознания, которое, словно океанская волна, постепенно утягивало её куда-то вглубь и оставляло лишь опустошённое, как ненужную использованную оболочку, тело. Вокруг слышался шум, похожий на гул сирены, но он звучал где-то там, далеко, словно отделённый от неё толщей воды.
У её командира было лицо Кая. Он суетился рядом, пытаясь потушить её вспыхнувшие в огне волосы голыми руками. Она уже не чувствовала, как его дрожащие холодные руки резким движением разрывают на её шее воротник, чтобы дать ей вздохнуть, как и не чувствовала, как он хлопает её по расцарапанным при падении щекам, не слышала, как он зовёт на помощь. Она чувствовала только нестерпимый запах палёной пластмассы, пыли и крови и видела, как мир перед её взором темнеет, превращаясь в густую массу разрозненных образов, за которые всё ещё цеплялся её мозг.
Айла закрывала глаза и проваливалась в темноту, а через мгновение проснулась с чувством, будто только что умерла. Схватила с тумбочки фотографию в рамке, провела пальцем по щеке брата. В общей спальне было неуютно и одиноко, хотелось юркнуть к брату под бочок, как раньше.
«Смирись, что ты теперь одна».
Она отложила фотографию, накрыла голову руками и заплакала.
Утро началось с неприятного инцидента. Когда Айла проснулась, то увидела, как Элора, о которой накануне говорил Эрнан, бесцеремонно крутила в руках её снимок. Как выяснилось позже, она была одной из фавориток подполковника, что, по всей вероятности, в её представлении упраздняло для неё право других на неприкосновенность личных вещей.
– Что надо?
– Любовник твой, что ли? – Грубо очерченный касарийский рот Элоры искривился ухмылкой, а глаза сощурились, как у кобры.
– Ньети Бела, отстаньте от ньети генерал, – пробухтел со своей койки Рэд.